В воскресенье деревья не растут
Шрифт:
– Что там делали? – поддельно безразлично не унимался человек в форме, похожий на голограмму за стеклом.
Этот вопрос всегда Эдика раздражал. На бесцеремонное любопытство и вмешательство в его личную жизнь государственного служащего Беркович хотел ответить какой-то хамской гадостью, но сдержался. Таможня же…, как никак!
– Видите ли…, э-э-э-э-э, я там был у родной тёти Иры, она…, э-э-э-э-э, давно уже замужем за голландцем – Эрхард Охр…– охр…– Охройд…мерхид…скрюнге…, вот так его тяжелейшая фамилия, кажется, произноситься… Не фамилия, а голландское черти что…, гланды надорвать можно от таких фамильных звуков. Я, видите ли, ужасный поклонник малых голландцев и посещаю музеи Амстердама с картинами Брейгеля Младшего, творчество которого для меня весьма близко… Это, скажу я вам, для меня…, э-э-э-э…, как для художника, глоток свежей минеральной водки, э-э-э-э, извините, воды…, для моего
Внезапно задал вопрос Беркович и снова захотел громко чихнуть.
– Очень…, это один из самых моих любимых художников, особенно две его картины – «Извлечение камня глупости» и «Слепой ведет слепых», которая находиться в Лувре, между прочим…! – ответил очень узкоглазый таможенник, одновременно разговаривая, листая страницы паспорта, поглядывая в лицо и хитро улыбаясь.
Берковичу на мгновенье показалось, что они как-то встретились глазами, щелкнуло внутреннее электричество и у Эдика сильней забился надежный мешок в грудной клетке, это был мешочек с его единственным сердцем…Он навязчиво молчал, слушая предательские учащенные удары внутренней груши и думая о том, что он самый настоящий кретино фоб и одновременно кретино фил. Инспектор, конечно же, был не китайского происхождения, а явно бурятский тувинец или откуда-то из тех бескрайних просторов, где мало солнца и очень много болот, гнусавых комаров, женьшеневых корней, бубнов с шаманами и где постоянно бродят трезвые охотники за соболями, белками и песцом. По его симпатичному широкому лицу что-либо прочитать было невозможно, потому что глаза были похожи на узкие амбразуры-бойницы для старинных аркебуз. Внимательно просканировав лицо Берковича с десятидневной щетиной на скулах и подбородке и с заметным медицинским пластырем на шее, таможенный инспектор привычным движением шлепнул печать в паспорте и произнес старинную, покрытую изумрудной плесенью, избитую фразу:
– Добро пожаловать в Москву!
– Спасибо! –ответил Эдик и пошел в сторону выхода, продолжая ощущать дрожь в коленях и ритмичные колики в печени.
Жизнь мгновенно приобрела новые цвета и даже новый зефирный вкус на поверхности языка… Эдик вздохнул всей силой грудной клетки, как будто сдал экзамен по ненавистному сопромату или пластилиновому марксизму-ленинизму.
– Откуда? –прозвучал уже за спиной Эдика всё тот же вопрос таможни.
Человек в форме быстро переключился на яркую женщину в шубе с наглым взором татуированных бровей, в красных лосинах, красных сапогах и с белой улыбкой в кредит, как у настоящей уже давно оборзевшей «звезды». Беркович не мог не обернуться, потому что всегда обращал внимание на ядовитых аспириновых баб с обязательной головной болью для любого мужика. Он бросил свой взгляд на её пальцы на руках с умопомрачительными ногтями и обомлел от увиденного. Он сразу же вспомнил руку «Чужого», от которой у Сигурни Уивер, в знаменитом фильме Ридли Скотта, было почти инфарктное состояние. На её лице явно была обозначена зона декольте, открытая для множественных взглядов со стороны. Беркович прямо почувствовал кончиком своего личного носа, как воздух напрягся от выброса её феромонов в сторону узкоглазого таможенника.
«Швах…! Фея из чертополоха… Никак везёт какую-то запрещёнку…, улыбчивая нерпа, сейчас этот «мирмилон» тебя и вскроет, как банку голландских сардин…!» – подумал он и улыбнулся.
Руки «звезды» в красном с зелено-черным маникюром были пределом вычурности, животного подражания и слабоумия… Это был маникюр стареющего хищника. Нормальные милые женщины покрывают ногти цветом нежных лепестков, а не оттенками тараканьих спин. Беркович поморщился, невольно ощутив облако её французских духов Кевина Кляйна Маленького, глубоко вдохнул широко отравленный парфюмом таможенный воздух и, хмыкнув носом, направился вперед. Было видно сразу, что всю свою жизнь эта вычурная женщина занималась каким-то шумным праздничным промыслом и часто вызывающе хохотала, заглушая полную внутреннюю пустоту и кромешное одиночество личной тьмы. Она проживала единственную судьбу в своем стационарном цирке шапито, заставляя окружающих постоянно обращать на неё внимание. Бедненькая…, она питалась чужим вниманием, как смородиновым компотом в жаркие летние дни без моря…
«Вот тебе и тундра с болотом и москитами…, умней меня в сотни раз…, шаман хренов!» – переключил свои размышления Беркович, – «… повысили квалификацию, гады, знают картины Брейгеля Младшего и в каком музее они висят, а я, тупорылый тростниковый кабан, таких очень нужных подробностей и не знаю …,
В аэропорту послышалось очередное объявление на Сингапурский рейс. Голос девушки или женщины был приятным.
«… завтра же сяду учить названия картин и принадлежность к музеям, безбашенный самоубийца профессор Плейшнер… Я до сих пор путаю Крамского и Кипренского…, неуч, болван, самокритичный эгоист на текущем расслабоне. Мне нужно знать намного больше, чем они…, вплоть до длины бакенбардов Айвазовского и применения состава тайной краски Карлом Брюлловым в картине «Итальянский полдень». Моя легенда должна быть подкреплена глубинными знаниями, а не пустой поверхностной болтовней про то, про сё и про это… Демагогия неудачников… Я – придурок козлодоевский, которому снова повезло и это очень и очень плохо для дальнейшей работы…, но придурок я всё же удачливый…!»– прошептал Беркович про себя, поджал от досады губы, вздохнул и медленно, как его учили умные бывалые люди и пошел к выходу, держа дорогой чемодан на тихоходных колесах за длинную ручку.
Никто так и не заметил, что у старого и очень потертого чемодана с винтажными африканскими заплатами были совершенно новенькие неизношенные колеса и новая современная ручка… Мало ли…, всякое бывает в аэропортах мира…, старый чемодан с новыми причиндалами…, подумаешь, тоже мне…, новость для транзитных шпионов из пункта А в пункт Б…!
«Слава тебе, Господи, что все собаки заболели, а то бы мне был настоящий разоблачительный каюк и не помог бы мне ни Брейгель, ни тётя Ира с форшмаком из свежей голландской селёдки…! Благодарю тебя, Господи, за сохранность моего существования, от всей души благодарю тебя, Всевышний, и всех твоих подчиненных… с постоянно строгими и осуждающими рожами!» – подумал он и вышел из зоны контроля, облизывая пересохшие от страха губы.
В это время объявления в воздушном пространстве аэропорта сыпались одно за другим.
«… и куда они все летят? Не сидится им дома…, вечная тема с перемещениями тела по просторам в поисках впечатлений и удовольствий…» – подумал Беркович и захотел сплюнуть на тщательно вымытый пол, но быстро передумал.
Вот именно в этот момент ему страшно захотелось той самой сладкой воды «Буратино» из стеклянной бутылки с крышкой, с простой и приятной этикеткой длинноносого весельчака, как в детстве…, возле киоска…, с родненькой мамой…, на Первое Мая…, с красным флажочком в руке… Куда это все подевалось…? Какая-то демоническая старая сволочь с кровью на лбу все это быстро украла… и навсегда!
Разно одетая масса народа стояла за никелированным ограждением и восторженно высматривала своих родных и близких, только что удачно спустившихся с дальних небес… Огромное количество встречающих людей с алчными глазами он не заметил и быстро растворился в шумном цветном образовании постоянно беспокойной человеческой волны. Очередной рискованный проход в Москву удался, а это значило, что его ждет новая тугая пачка денег, уютная Санта Каза и целая неделя отпуска перед новым заездом в голландский городок Ден Хаг с широкой набережной на берегу холодного моря, где продается толстая, упругая, мясистая и очень вкусная селедка для форшмака и длинных бутербродов.
«Я весьма удачливый тростниковый кабан…, как не крути и верти мое веретено судьбы… Я фартовый и везучий, как герр Адольф на фронте Первой Мировой под Аррасом и Нев-Шапелем!» – подумал Эдик, внимательно разглядывая воровские лица наглых курящих таксистов, похожих на инопланетян в теплой одежде с ключами брелками в руках от своих «ракет».
На душе отлегло и сладко запела какая-то певучая внутренняя сволочь, похожая не то на беззубую птичку колибри, не то на журавлиный длинный клюв с внимательной головой. Захотелось выкурить специальную забитую «ядом» папиросу, чтобы окончательно убить тревожное состояние в груди ив ногах, но Беркович понимал, что Шереметьево 2 – это не место для курения «темно-зеленого дракончика» даже в закрытых, белых и просторных туалетах с зеркалами и вездесущими, бесцеремонно-любопытными, хамскими уборщицами…
Москва встречала последним предвесенним снегом, похожим на давно ожидаемую манну небесную, описанную в какой-то старой бабушкиной книге, которую она читала Эдику вслух в детстве и название которой, он забыл напрочь … Эта «манна небесная» в виде снега показалась Берковичу отличной питательной средой для его мыслей и ближайших дел. Здравствуйте слабые потуги в Москве и за её пределами…, здравствуй, хаос и новые этапы большого пути капитализации собственных активов… Здравствуй, постоянная неизвестность, и новый «питательный бульон», за который нужно ежедневно сражаться … Я – дюбель, которого этот город ежедневно забивает в бетон… Совсем скоро весна…, уже совсем скоро…, всего лишь через шесть часов.