В январе на рассвете
Шрифт:
— Почему же они все-таки не расстреляли тебя, а? — допытывался Кириллов, прикусывая зубами верхнюю губу.
Чижов пожал плечами.
— А это у них надо спросить… почему не расстреляли. Может, потому, что не врал, сказал правду, как было. Что стрелял по ним из пушки и не знаю, скольких уничтожил.
— Э, ты куда клонишь! — вскинулся Кириллов с таким видом, будто бесповоротно уличил его в преступном намерении, после чего уже не отвертеться, не оправдаться. — Это об эсэсовцах-то… благородные, чистоплотные?
Голос его сделался почти железным.
— Ничего я не знаю, — понурился Чижов. — Просто не расстреляли, и все тут.
Он сник, чувствуя нежелание Кириллова понять его. Пройдя
— Это все небылицы, на дурака рассказ, — заявил ему на прощание Кириллов. — Это еще надо выяснить, как ты лишился партбилета. Сейчас все можно валить на войну, мол, война все спишет. Не оправдал ты доверия партии… Не должен был сдаваться в плен, вот что!
— Больше никакого плена не будет, — твердо сказал Чижов.
— Что ж, посмотрим, разберемся, что ты за капитан Красной Армии. В деле проверим…
Расстались они, по-видимому, оба недовольные друг другом. Кириллов тут же, глубокой ночью, уехал куда-то дальше, оставив Чижова на сторожевой базе до полного выяснения его личности. Позднее один из партизан признал в Чижове бывшего сельского учителя. Однако еще до этого ему пришлось наряду с остальными бойцами из охранвзвода защищать базу, отражая атаки карателей, чьи передовые подразделения, начав прочесывать леса, наткнулись на партизанский заслон; народу на базе было наперечет, возиться с Чижовым некогда, ему вручили винтовку и поставили в цепь. Получив в руки оружие, он почувствовал себя увереннее, теперь можно было снова воевать, показать, на что он способен. Но главное, что придало ему уверенности, было то, что теперь он не один, рядом с ним товарищи, которые всегда помогут и, если его ранят, вынесут с поля боя, не дадут пропасть. После всего, что он натерпелся, не хотелось бы ему опять очутиться одному, чувствовать свое бессилие и отверженность, скрываясь в одиночку где придется. Покуда он в отряде, разные превратности судьбы не слишком пугали: есть командиры, есть люди, спаянные общим делом, способные к взаимовыручке и самопожертвованию во имя победы, которые не растеряются в случае неудачи.
Заслон, заняв круговую оборону возле базы, держался до подхода подкрепления. Но и потом, вынужденные попятиться, партизаны упорно цеплялись за каждый подходящий рубеж, давая возможность уйти подальше в лес обозу с ранеными. Все это время Чижов находился в прикрытии. Как-то удивительно легко свыкся он с повседневными опасностями. Не раз в ходе боев и на стоянках в лесу доводилось ему видеть грозного прославленного комбрига Батю, широкоплечего, бородатого, в полушубке и папахе. Его всегда сопровождал Кириллов. Больше адъютант не прискребался к Чижову, видимо, не было пока причин для этого. Впрочем, Чижов тоже старался без нужды не мозолить глаза начальству. Теперь, когда решалась судьба бригады — быть ей в сохранности или перестать существовать, все личные переживания отступили на задний план.
Почти месяц крупные силы карателей без передыху преследовали партизан. Все пути-выходы из Клетнянских лесов были перекрыты, кольцо блокады сжималось. Измотанная непрерывными боями, сильно потрепанная, разбившаяся на отдельные отряды, бригада металась от деревни к деревне, кружила-петляла по лесам, стремясь выйти из-под удара. Потаенные базы одна за другой были разгромлены и сожжены. Там,
Подступы к последней запасной базе обороняли особенно упорно. За трое суток немцы ни на шаг не смогли продвинуться. Укрывшись в траншеях, отрытых в глубоком снегу и выложенных изнутри мешками с песком, помогая себе огнем станковых пулеметов, установленных на флангах в ельничке, партизаны в тот день отразили несколько атак кряду. Воздух был наполнен пороховой гарью и дымом; стрельба с некоторыми перепадами не затихала ни на минуту.
Напоровшись на заминированные поля, каратели теперь избегали лезть наобум, они отошли и стали издали засыпать партизанские позиции минами. Но высокие деревья, видимо, мешали им точно пристреляться — все перелеты были. С противным шипеньем проносясь над головой, мины рвались где-то в лесной чащобине за траншеями, поблизости от базы. Лежать подолгу без движения в снегу на морозе было, однако, невмоготу, и бойцов группами поочередно отводили на часок-другой в ближайшую землянку погреться и перекусить.
После полудня Чижова разыскал в окопе помкомроты и приказал во весь дух мчаться в штаб к комиссару.
— Чтоб одна нога здесь, другая там.
— Зачем вызывают, не знаешь?
— Там скажут. Военная тайна! — засмеялся помкомроты. — Раз требуют, значит, надо. Мигом!
До штабной землянки с полкилометра. По извилистой канаве Чижов отполз подальше в лес, выбрался на проломанный в снегу между деревьев проселок. Дорога была вся в засеках, завалена поперек спиленными елками и осинами; отступать слишком в сторону нельзя: кое-где тут заминировано, можно взлететь вверх тормашками.
Дорогой Чижов гадал, зачем он мог понадобиться комиссару. Беседовать они уже беседовали, вроде нашли общий язык. Вероятно, что-то спешное, раз с позиции сняли в такое горячее время. Зря в штаб вызывать не будут, значит, в самом деле нужен для чего-то. Что бы там ни было, а хоть отогреется в землянке. И то неплохо.
Он трусил мелкой рысцой по вязкой тропе, чтобы отогреть застывшие в сапогах ноги. Стрельба постепенно отдалялась, не казалась уже оглушающе-грозной. Но мины и сюда залетали, и не так редко, ухали то справа, то слева от дорожки, вздымая в порослях дубняка и ельника фонтаны снега вместе с хворостом и сучьями.
Перед штабной землянкой Чижова едва не накрыло шальной миной. Услышав в воздухе все усиливающийся режущий звук, он с размаху упал в снег; впереди шарахнуло, его сильно тряхнуло, но, еще прежде чем услышать грохот, он почувствовал скользящий по голове удар и схватился за шапку — ее располосовало поверху осколком, и она развалилась на две половинки. Крохотный осколок, саданувший его наизлете, еще горячий, лежал рядом в снегу, на самой макушке кровоточила царапина.
Наверное, с минуту Чижов растерянно разглядывал разодранную шапку, ощупывал голову, цела ли. «Вот и согрелся», — подумалось. Но тут неподалеку громко загалдели, и он вскочил.
Около землянок сновали люди, стояло несколько подвод, от лошадей валил пар, видимо, недавно вернулись откуда-то; одна лошадь завалилась на бок и билась в оглоблях, бородатый возчик понукал ее, помогая за уздечку подняться ей, но она опять валилась, неловко взбрыкивая ногами.
— Какой-то конь плохой стал, — ругался возчик, пиная лошадь под бока.
— Да вздурел, раззява, куда смотришь? — закричали ему. — Глянь-ка, кровища хлещет! Выпрягай зараз!
Заметив в толпе комиссара, Чижов так и подошел к нему — с шапкой в руках. Комиссар только что выбежал из землянки, он тоже был без головного убора, в полушубке внакидку.