В запредельной синеве
Шрифт:
Кортес замер с опущенной головой и закрытыми глазами: только пальцы нервно перебирали бусины четок. Со всей сосредоточенностью, на которую только был способен, он читал про себя положенное число «Аве, Мария!» [16] . Временами он отвлекался, думая о том, что идет по истинному пути спасения, не то что его родня из квартала, которая упорно держалась в тайне за закон Моисеев и гордилась своей принадлежностью к народу, избранному Яхве [17] , в то время как прилюдно им приходилось изображать из себя христиан и участвовать во всех церковных службах. А с ним все иначе: публично и с удовольствием отрекся он от старой веры и, как бы его ни предупреждал Дурья Башка, не думал возвращаться ни к древним обрядам, ни к запрету на употребление свинины и рыбы без чешуи. Он был уверен, что его больше не станут мучить угрызения совести, когда отец в очередной раз заговорит о достойном примере матери, обращенной иудейки, которая в предсмертной агонии спрятала за щеку священную гостию [18] , чтобы на последнем вздохе выплюнуть ее и вручить свою жизнь одному только Яхве. Не усомнится он в своем выборе и когда Дурья Башка настойчиво будет убеждать, что евреи, прибывшие из-за моря, принесли точные и несомненные известия о неизбежном пришествии Мессии [19] . К тому же сейчас, когда он находился в окружении людей, его не отвергавших, и слух его наполнялся музыкой, Tu rex Gloriae, Christe. Tu Patris sempiternus es Filius [20] ,
16
Во время Розария 50 раз читают молитву «Радуйся, Мария, благодати полная, Господь с Тобою, благословенна Ты между женами, и благословен плод чрева Твоего Иисус. Святая Мария, Матерь Божия, молись о нас, грешных, ныне и в час смерти нашей. Аминь».
17
В иудаизме – имя Бога, которое, согласно заповедям (Исх. 20: 7; Втор. 5: 11), было запрещено произносить.
18
Евхаристический хлеб в западных литургических обрядах.
19
Народу Израиля через пророков было обещано явление Искупителя и Царя, которого иудеи ожидают в течение всех времен.
20
«Ты – Царь славы, Христе. Ты – Отца присносущного Сын» (лат.).
21
«Ты одесную Бога восседаешь во славе Отчей» (лат.).
Ему с детства хотелось стать священником, чтобы блистать в белой ризе, расшитой золотой нитью, как те клирики, что закончили сейчас службу, а еще из-за их рук, осененных особой благодатью, и чтобы вокруг клубились облака душистого ладана, который разжигает мальчик-служка, но мать выбила эти мечты из его головы. Te ergo quaesumus [22] . Иметь право служить мессу, быть причастным к чуду, когда Бог спускается в твои руки только потому, что ты произнес сакральные слова, казалось ему наилучшим уделом в этом мире. У раввинов нет такого могущества. По правде сказать, места, в которых они могли открыто отправлять свои обряды, да и сами церемонии, не такие прекрасные, как здесь. Бить себя в грудь или до изнеможения склонять голову возле стены плача – это не то зрелище, от созерцания которого можно получать наслаждение. А вот движения священников во время мессы – то коленопреклоненных, то стоящих прямо, то сидящих – были исполнены гармонии и меры, также как их жесты. Salvum fac populum tuum, Domine [23] . Кроме того, быть священником – значит иметь право в изобилии отпускать грехи и раздавать благословения, а еще – налагать наказания, знать чужие слабости и самые тайные желания. Наверное, поэтому он находил совершенно естественным то, что отец Феррандо так тщательно исследовал его совесть и интересовался духовной жизнью не только его самого, но и всей его родни, которая не так часто посещала исповедальню, как ему бы того хотелось. Убежденный, что поступает так, как сделал бы сам исповедник в подобной ситуации, Кортес не находил никакого извинения своему нежеланию писать бумагу, даже если принять во внимание, что ему стоило гораздо больших усилий изложить свои обвинения письменно, а не повторить их устно. Не мог он и отложить встречу, сославшись на какое-нибудь затруднение, чтобы выиграть немного времени. Fiat misericordia tua, Domine, super nos [24] .
22
«А потому просим Тебя» (лат.).
23
«Спаси, Господи, народ твой» (лат.).
24
«Да будет милость Твоя, Господи, на нас» (лат.).
Служба закончилась, и Шрам собрался покинуть церковь, которая пустела по мере того, как священники скрывались в ризнице. Однако он решил позаботиться, чтобы те, кто еще оставались в помещении, заметили его присутствие. Поэтому, перед тем как выйти, Кортес зашел в часовню Иисуса Святейшего, где молилось несколько знакомых ему набожных прихожан. Священник, сопровождаемый двумя служками, уже погасил свечи, горевшие во время мессы, и собор, больше не освещаемый зашедшим солнцем, заполнился вечерними тенями. Поскольку тем не менее видно было еще достаточно хорошо, он решил побыть в капелле до наступления темноты, дождаться момента, когда отец Феррандо закончит исповедовать, и, прежде чем священник удалится в ризницу, чтобы оставить столу [25] , пересечься с ним и потолковать откровенно. Это отличие от прочих кающихся ему льстило. Кроме того, если другие заметят, что исповедник отличает его от прочих, это будет кстати, ибо укрепит в глазах подозрительных уверенность в его непоколебимой христианской вере.
25
Часть облачения католического священника во время исповеди. Представляет собой ленту из ткани фиолетового цвета (аналог православной епитрахили).
Кортес, не торопясь, направился к главному входу. Смочил пальцы в чаше со святой водой, спокойно перекрестился, подражая манере священников, и вышел. Он пересек площадь и пошел по улице, ведущей к дому Эсторнель, чтобы постараться застать в конторе Дескоза жену Габриела Фортеза, графского управляющего. Ему хотелось услышать из ее собственных уст то, что он уже слышал от других: будто она видела Айну Кортес, раненую и почти бездыханную, на руках какого-то моряка и указала ему дорогу к дому Дурьей Башки. Хотел он также узнать, отчего она сама не помогла девушке, хотя приходится родственницей Кортесам. Но особо его интересовало то, что сказал молодой человек. Правда ли, что моряк наткнулся на Айну случайно, на той же самой улице, когда убегал от патруля алгутзира, как он объяснил на допросе: он ходил туда и обратно между домом Эсторнель и садом Марото, ожидая свидания с одной дамой (чье имя отказался назвать), когда внезапно появилась девушка, то ли убегавшая, то ли преследовавшая кого-то. Когда он приблизился к ней, то увидел, что она ранена. «Видела ли она, Изабел Фусте, чтобы кто-нибудь проходил мимо до появления Айны, и не был ли это случайно слуга каноника Амороса, каковой, испачканный кровью, искал
Рафел Кортес по прозвищу Шрам вернулся домой, довольный, что благодаря допросу («Я вел его, словно священник, – думал он, – но не простил грехов») начал собирать информацию, о которой просил отец Феррандо, но еще больше – от того, в какое смятение его визит привел Изабел, слывущую в квартале убежденной иудейкой.
Он пролежал без сна почти всю ночь. В надежде, что небольшая прогулка поможет, Кортес даже поднялся на крышу, которая была больше соседских и возвышалась над ними. Оттуда, как и много раз до этого, он увидел темный силуэт Пере Онофре Марти: тот, повернувшись лицом к Востоку, всматривался в теплую звездную тьму. «Молится, – громко воскликнул Шрам. – Ну-ну… Молись не молись, Адонаю [26] не нравятся рогоносцы!» Так Кортес объяснял для себя все несчастья Марти, у которого дела пошли из рук вон плохо с того дня, когда кто-то рассказал ему, что его вторая жена, Китерия Помар, десятью годами моложе мужа, имеет тайную любовную связь с мужчиной ее возраста.
26
Одно из обозначений Бога в иудаизме, использующееся как замена имени Яхве, которое считается священным и потому не произносится вслух.
Кортесу показалось, что он видит среди развешенной для просушки одежды лысую голову Микела Боннина, стоящего в той же позе, что и Марти. Он вдруг подумал, что отец Феррандо был бы рад как-нибудь вечером созерцать вместе с ним зрелище, открывающееся с крыши, после того как Шрам угостит его на ужин большим сочным лангустом, объедки которого можно демонстративно бросить перед дверью [27] . Пожалуй, тогда двоюродный братец Рафел Кортес по прозвищу Дурья Башка будет разочарован больше, чем обычно, и перестанет приставать к нему со своими увещеваниями вернуться на путь истинный.
27
«Иудеи не едят даров моря, соблюдая завет: “Из всех животных, которые в воде, ешьте всех, у которых перья и чешуя, а всех тех, у которых нет перьев и чешуи, не ешьте: нечисто это для вас”» (Втор. 14: 9–10).
Чтобы не пропустить ни одного события в домах соседей и лично пронаблюдать за всем происходящим, Шрам, как обычно, устроился на скамейке в укромном месте. С тех пор, как пять лет назад умерла его жена, он мог не следить за временем. Поэтому он проводил здесь долгие часы, пока самому не наскучит. Единственная служанка, жившая в доме, спала внизу около мастерской и к тому же была глуховата. Так что на верхнем этаже можно было делать что вздумается, безо всякого опасения. Благо, и спала она как убитая, и никогда не просыпалась посреди ночи. Так что, если заказчик давал ему работу, а время поджимало, Кортес забирал с собой наверх инструменты и трудился всю ночь, чтобы приложить все силы и сдержать слово.
Ночь, когда случился переполох, о котором отец Феррандо желал знать во всех подробностях, Рафел провел без сна и вставлял рубины в драгоценный гарнитур, который сеньор Аларо заказал к свадьбе дочери. В неверном предрассветном свете – день обещал быть пасмурным – наводя порядок в своих орудиях труда, он услышал на улице шум. Через окно ему показалось, что какой-то человек, закутанный в плащ, пытался бежать, хотя его шатало и ему приходилось опираться о стены. Несколько мгновений спустя, когда неизвестный повернул к площади и уже почти пропал из виду, из дома вышла Айна Кортес, дочь Дурьей Башки, одетая словно бы впопыхах, на скорую руку. Она шла с трудом и исчезла в том же направлении, что и незнакомец. Не думая ни о своем добром имени, ни о репутации своей семьи, потеряв всякий стыд и не заботясь о соседских пересудах, девица преследовала молодого человека и теперь подтверждалось то, что подозревали все: отвратительный Жули Рамис, бывший семинарист и бандит, слуга каноника Амороса, чиновник инквизиции, наведывается по ночам в ее комнату.
Рафел Кортес по прозвищу Шрам вслушивался и всматривался в рассветную мглу, но не различил ничего, кроме звука шагов. Ни криков, ни угроз, ни шума. Он не отходил от окна, поскольку подозревал, что скоро увидит своего брата, преследующего беглецов или, по крайней мере, поносящего дочь, которая выставила его на всеобщий позор. Однако улица оставалась пустынной, хотя день уже почти вступил в свои права, пусть и не очень яркий, по причине облачности. Из каминных труб не вились дымки… «Не разводят огня, – подумал Рафел, – сегодня суббота». И с усмешкой стал думать о своей родне, которая договорилась между собой, что по-прежнему будет соблюдать шабат [28] – не работать, огня не зажигать, – но по очереди. Некоторые семьи освобождались от исполнения этой заповеди [29] , чтобы таким образом отвести подозрения от остальных. Кортес уже собрался отойти от окна, чтобы собрать инструменты и отнести в мастерскую, когда заметил, что на улице Сежель появился юноша, несущий на руках женщину. Он двигался с трудом и всматривался в закрытые двери, словно искал какой-то знак. Затем прошел мимо дома Шрама – задрав голову, в надежде увидеть хоть кого-нибудь. Через несколько метров юноша остановился у дома Айны, толкнул дверь и вошел внутрь. «Быть может, это и есть тот неизвестный в плаще, что выбежал оттуда до этого? Или сей молодой человек – добрый самаритянин, обнаруживший, что девушка нуждается в помощи, и принесший ее туда, где ей смогут помочь? С места не сойду, пока не увижу, чем все закончится», – решил ювелир, взбудораженный такими событиями.
28
Иудеи блюдут субботу как день покоя, в который нельзя работать (Исх. 34: 2), зажигать в домах огонь (Исх. 35: 3), печь и варить (Исх. 16: 23) и т. д.
29
Заповедь субботнего дня была дана Моисею на горе Сион (Исх. 20: 8–11).
Ему не пришлось долго ждать, потому что вскоре юноша выскочил из дома Дурьей Башки, остановился посреди улицы и стал звать на помощь, переполошив весь квартал.
Вместе с престарелой служанкой Полонией Миро, испуганной криками чужеземца и поднявшейся наверх в поисках хозяина, Шрам еще какое-то время наблюдал за происходящим. Потом, увидев, что молодой человек удаляется прочь, не дожидаясь прихода патруля, решил, что лучше он не будет выходить из дому в поисках новых известий, а пойдет на крышу, – интуиция подсказывала ему, что оттуда он увидит больше, чем рыская внизу. Кроме того, с крыши можно услышать, что думают соседи о событиях этого утра. Из своего укрытия ему хорошо было видно родню, которая, как Рафел и предполагал, по своему субботнему обыкновению молилась: «Ты, Господи, дал мне убежище, чтобы не унизиться мне во век. По великой справедливости Твоей, избави меня, преклони ухо Твое и спаси меня! Будь для меня оружием обоюдоострым, крепостью сильной, дабы уберечь! Избави меня, Господи, от рук нечестивых и угнетателей, от когтей злых сердцем, которые не любят Тебя! Ты – моя надежда, Господи, упование мое с младых лет. По милости Твоей я жив, ибо Ты извлек меня из чрева матери моей…»