В зеркалах воспоминаний

Букалов Алексей

Еще я помню, как мы приехали в академический поселок под Москвой в гости к ее приятельнице Агнии Львовне Барто. Мы шли по просеке, и отовсюду, даже с деревьев, сыпались детские голоса: «Здравствуйте, Евгения Яковлевна!» Это были ее маленькие пациенты.

Растрогала меня и другая история, связанная с памятью о докторе Томас.

В Италию приехал Евгений Примаков, бывший тогда директором Службы внешней разведки России. В его честь посол Николай Николаевич Спасский, по прозвищу CNN, устроил в нашей резиденции приватный ужин – местные разведчики, советчики, всего шесть человек. Каким-то образом я тоже попал на него. Обстановка была очень теплая и сердечная. Примаков что-то замечательно рассказывал, он прекрасный рассказчик – ему есть что рассказать и есть что вспомнить. Мы сидим, слушаем. И вдруг Евгений Максимович говорит: «Я хочу предложить неожиданный тост». Все насторожились.

«Я хотел бы выпить за матушку Алексея Михайловича, за доктора Томас Евгению Яковлевну, самого лучшего детского врача Москвы и Московской области». Я был потрясен. Я понимаю, у Примакова прекрасная память. Не только профессиональная. Я знаю, что моя мама когда-то лечила примаковских детей, в том числе и его сына Сашу, у которого было слабое сердце. Но сколько лет минуло с тех пор, сколько произошло событий – больших, важных и не очень, а он сохранил добрую память о детском докторе. В благодарность за эту память я на следующий день сводил московского гостя на выставку одной картины. По-моему, это была выставка Караваджо.

Но судьба доктора Томас складывалась не так уж безоблачно. В конце 1940-х – начале 50-х годов набирало обороты так называемое дело врачей. Крупнейших специалистов-медиков обвиняли в организации антисоветского «сионистского» заговора против высокопоставленных лиц ЦК КПСС и видных членов коммунистической партии. Газеты разжигали страсти, рассказывая о вредительских деяниях докторов. К людям в белых халатах, особенно с еврейскими фамилиями, стали относиться с опаской и подозрением. Потому что вдруг оказалось, что рядом со словом «врач» стоит слово «убийца».

Доктор Томас, как я уже говорил, работала в поликлинике Академии наук, где был соответствующий контингент. Но и там она, несмотря на высокую репутацию и авторитет, на себе ощутила отчуждение людей: пациенты просто перестали ходить к ней на приём. Помню один неприятный момент, который тогда очень задел меня. Мой школьный приятель Валера Калашников передал мнение своей мамы (она была, кажется, педикюршей), что я неподходящий друг для него, Валеры. Правда, нашей дружбе это не помешало, но осадок остался.

Примерно тогда же – во время борьбы с космополитизмом – фамилия перекрыла доктору Томас дорогу в аспирантуру, хотя у нее была очень интересная работа, связанная с исследованием, кажется, детской бронхиальной астмы, не помню точно. Она всю жизнь училась, ходила на какие-то курсы, совершенствовалась в профессии, хотела защитить диссертацию.

Доктор Томас очень достойно принимала все жизненные удары и неприятности. Когда Сашка, мой младший брат, уехал в Америку, ей пришлось уйти из академической больницы. Но она не опустила рук, продолжала работать, теперь уже в городской поликлинике кардиологом. И принесла очень много добра людям. Жизнь она прожила длинную, красивую. Похоронена здесь, в Риме. На памятной доске ее написано: «Доктор Томас. 1918, Мельбурн – 2014, Рим». Я считаю, что у неё замечательная биография.

Как я стал «итальянцем»

В МГИМО я хотел поступить только на скандинавское отделение. Не потому, что меня так уж привлекали скандинавские страны. Просто у нас в школе был один мальчик, который хорошо учился и поступил в МГИМО именно на скандинавское отделение. А ведь старшие товарищи – это всегда пример. И когда я уже сдал успешно экзамены, нужно было написать заявку-просьбу – на какое языковое отделение ты претендуешь. Я, естественно, написал «скандинавское» и спокойно уехал куда-то перебирать книги – институт отправлял будущих студентов на такую работу-практику. Потом три недели провел на юге и вернулся к началу учебного года, к общему собранию первокурсников.

Был 1958 год, Институт международных отношений только что объединился с Институтом внешней торговли. Видимо, таким объединением была вызвана и реорганизация учебной программы. Но мы-то этого не знали. Помню, как я подошел к доске со списками отделений и не нашел скандинавского. А нет скандинавского – значит, нет и меня. И пока я, оглушенный, стоял, ничего не соображая, кто-то из моих будущих сокурсников крикнул: «Да вот же ты, Букалов! Посмотри! Ты в итальянском отделении».

Ну и я, не раздумывая, поскольку был, наверное, наглый, помчался в деканат, к начальнику курса. У каждого курса в МГИМО был начальник – этакий Иван Палыч. Он ходил в военной форме, но без знаков отличия, демобилизованный. И дисциплина на курсе называлась «Иван Палыч дисциплина». Я этого ничего не знал, подошел и довольно самоуверенно сказал: «Иван Палыч, я вот писал на скандинавское отделение, а нету там такого». Он спрашивает: «Как твоя фамилия?» – «Букалов». – «А ты школьник?» – «Школьник».

Школьников нас среди первокурсников было очень мало. В основном – демобилизованные из армии, люди со стажем работы. И он: «Тебя записали в итальянское отделение?» – «Там так написано». – «У нас вообще-то школьников пишут на сложные языки, на восточные. Значит, давай сделаем так: я считаю до трех, и, если на счет «три» ты еще будешь в деканате, я тебя записываю на индонезийский язык». На счет «два» меня там уже не было. Так вопреки своей воле я попал на итальянское отделение.

Учительница главная моя

Я попал к Юлии Абрамовне Добровольской, человеку совершенно уникальному. Она заняла очень важное место в моей жизни, а в последние годы стала просто моим большим другом. Юлия Абрамовна умерла в возрасте 99 лет в Италии, и до последнего ее дня мы разговаривали с ней по телефону, обсуждая самые разные темы. Учеба у Юлии Абрамовны – это было не просто окно в итальянский мир, это было окно в мир вообще.

Началось наше общение 1 сентября 1958 года, когда в маленькую аудиторию в МГИМО вошла красивая рыжеволосая женщина, и мы, пятеро разновозрастных парней, сразу влюбились в неё и благодаря ей – в итальянский язык, а потом и в Италию.

Жизнь ее похожа на увлекательный роман. Юля – дочь лесничего и школьной учительницы – родилась в Нижнем Новгороде «вместе с Октябрьской революцией в 1917 году», как она сама говорила, и вместе со страной прожила всю ее вековую историю…

Совсем юной она приехала в Ленинград, поступила в университет, была ученицей Владимира Проппа – выдающегося советского ученого-фольклориста, лингвиста и филолога с мировым именем, изучала немецкий и английский языки. В 1936 году, когда в Испании началась Гражданская война и сотни советских добровольцев бросились на помощь республиканцам, Юля по какому-то ускоренному 40-дневному курсу выучила испанский и уехала в сражающуюся страну. Считается, что именно ее в образе юной рыжей переводчицы советского комиссара описал Эрнест Хемингуэй в знаменитом романе «По ком звонит колокол».

Работа в Испании стала для нее, конечно, серьезным опытом. Не только языковым, но и человеческим. Она встретила очень много интересных людей, открыла для себя самые разные и неожиданные стороны человеческих характеров и отношений. И годы спустя рассказывала об этом то воодушевленно, то с какой-то грустью.

Потом – работа в ТАСС, в справочной редакции иностранной информации. На пяти языках она читала иностранные газеты, отбирая новости для журналистов. А затем началось страшное. Война в Испании, как известно, закончилась поражением республики и установлением диктатуры Франко. На наших «испанцев», возвратившихся домой, обрушились репрессии. Те, кто был ответственен за военную сторону этой бесславной эпопеи, были расстреляны. Пострадали не только военные. К стенке был поставлен, например, известный журналист Михаил Кольцов. Арестованными оказались многие добровольцы, воевавшие в Испании. И Юля попала в ГУЛАГ. В обвинительном заключении было сказано: «Находилась в обстоятельствах, в которых могла изменить родине». В лагере работала в «шарашке», переводила какие-то материалы, документы. Ее вытащил оттуда будущий муж, генерал Добровольский. Он был крупным начальником каких-то военных заводов. И началась новая жизнь. После ХХ съезда партии Юлия Абрамовна была полностью реабилитирована и пошла на работу сначала в иняз, если не ошибаюсь, а потом в МГИМО преподавателем итальянского языка.

Когда мы встретились в студенческой аудитории, она писала свой ставший знаменитым «Практический курс итальянского языка», и нам была отведена роль подопытных кроликов. Юлия Абрамовна с успехом проверяла на нас собственные методы обучения, заставляла вслух читать итальянские газеты (увы, только коммунистические – “Unita’” и “Paese Sera” – другие не продавались), нараспев декламировать классическую и современную поэзию. Счастливое совпадение, когда уроки были не только трудом, но и праздником, веселой игрой. Лексику мы учили, горланя дурными голосами итальянские народные и эстрадные песни. Потом эти знания закреплялись на кинопросмотрах, на «итальянских концертах» певицы Виктории Ивановой, близкой подруги нашей учительницы. Вообще, ее замечательные талантливые друзья принимали посильное участие в педагогическом процессе. Например, когда Юлия Абрамовна решила поставить кукольный спектакль по сказке «Пиноккио», известной у нас в вольном пересказе Алексея Толстого, своими навыками ловко обращаться с деревянными человечками поделился с нами сам Зиновий Гердт. Кстати, именно благодаря его репетициям я всю оставшуюся жизнь «играю в куклы» – всерьез занимаясь увлекательной историей невероятных приключений Пиноккио в России.