В зеркалах
Шрифт:
Не поднимая глаз, он поплелся вдоль домов туда, где, помнилось, был бар. Он вошел, глядя вниз, пнул ногой чемодан, проехавшийся по грязному шашечному линолеуму под вешалку, и осторожно взобрался на табурет. Когда он вошел, какая-то женщина засмеялась; он быстро взглянул в ее сторону и увидел огромную — только в цирке показывать — толстуху в грязных желтых оборках; она хихикала, указывая на него пальцем. Бар был не особенно темный: над зеркалом горели две лампочки и светились красные и синие рекламы пива. Дверь была открыта, и в снопе солнечного света медленно вращались столбы пыли.
Бармен-каджун
— А, — сказал он, — ну как делишки?
— Вот что, — сказал Рейнхарт, — дай-ка… — Он положил кулаки перед собой на стойку; слышно было, как неистово стучат о дерево костяшки пальцев. Но прятать руки не имело смысла; к тому же если он попробует сделать такое сложное движение, как убрать руки со стойки, то, пожалуй, опять брякнется… — Дай-ка нам виски… два виски.
— Одно для дамы?
Толстуха, навалившись на стойку, смеялась и бубнила:
— Вот… Вот он, хороший мальчонка… ой, хороший… всё в порядке, малыш… вы все со мной раз пили, ага… — словно твердила молитву. Потом опять засмеялась.
— Нет, — ответил Рейнхарт. — Сольешь в стакан, как двойную порцию, понял? И дашь мне одному. Одному, — засмеялся он, вторя толстухе.
Каджун вытер руки полотенцем, налил виски в сорокаграммовый стаканчик, перелил в простой стакан и повторил операцию.
— Все еще тоскуешь по своей подруге? Вчера ты сильно по ней тосковал.
— Сегодня — нет, — сказал ему Рейнхарт.
Он взял стакан, потер его о щетинистый подбородок, потом наклонился вперед и стал отпивать глоточками, как ребенок — горячий суп. Отпив половину, он поставил стакан и заплакал. На самом деле он сейчас совсем ни о чем не думал, а только смотрел на свободную руку, судорожно сжимавшуюся и разжимавшуюся на стойке, и чувствовал, как разматываются внутри ее мышечные волокна. Но не мог остановить слезы и не пытался, потому что это был всего лишь алкоголь, всего лишь остатки страха вытекали и испарялись. Ему стало гораздо лучше.
Бармен наклонился и хлопнул его по плечу:
— Иной раз надо залить для начала, да?
— Да, — сказал Рейнхарт. Он повернулся и посмотрел на соседку. — И милой даме налей хорошенько.
Толстуха откинула голову и зашлась от смеха; задыхаясь, она подняла жирный немытый палец и ткнула в его сторону.
— Ах, черт, — сказала она. — Я тебя запомнила, милочек. Вчера вечером, да. — Она подняла свой стаканчик с угощением. — Ну ты и давал… Второго такого клоуна свет не видывал.
— А что, — ответил ей Рейнхарт, — вполне возможно.
— Ну вот, девонька, — сказал мексиканец. — Прибыли!
Джеральдина проснулась; он стоял внизу на темной булыжной мостовой, придерживая локтем открытую дверцу. В кабине вдруг стало холодно от промозглого бурого тумана.
— Давай выходи, — приказал он. — Выходи, быстро.
Она неуклюже сползла с сиденья и поскользнулась, ступив на мостовую, мокрую, покрытую слизью от раздавленных листьев и овощей.
— Где мы?
— На Французском рынке. Ты меня подожди. Стань с этой стороны машины, не то они увидят, что ты приехала со мной. — Он взял с сиденья
Вдоль переулка стояли крытые прилавки и грузовые прицепы, на тротуарах валялись обрывки веревок, стебли бананов, мотки упаковочной проволоки. Меж прилавков тут и там у костров из пустых ящиков кучками толпились оборванные негры-поденщики; в полудремоте они рискованно покачивались на пятках над костром, и лица их казались темно-синими, в закатившихся от изнеможения глазах отражались блики огня.
Там, дальше, за прилавками и темными причалами была река; она казалась гораздо уже, чем в Мемфисе, где они с мексиканцем ее переезжали.
Джеральдина ясно различала огни вдоль далекой набережной и красные фонари на левом борту баржи, мерцавшие посреди реки. Зябко вздрагивая у крыла машины, она слушала, как гудят где-то громадные грузовики-рефрижераторы и кашляют люди возле костров. Из тускло освещенного дома, куда вошел мексиканец, доносился унылый стук пишущей машинки и переборы струн электрогитары: радио играло «Иди, не беги» [10] . Большая нахальная крыса прошмыгнула почти по ее ногам и, волоча за собой извивающийся хвост, похожий на серую кольчатую змейку, метнулась в промежуток между двух костров и скрылась в стоке помойки. Туман можно было развести руками, — бурый, противный, пахнущий речной водой и рыночной гнилью, он разливался холодом у нее внутри и перехватывал дыхание.
10
«Walk, Don’t Run» — инструментальная композиция, написанная в 1955 г. джазовым гитаристом Джонни Смитом и ставшая хитом в серф-обработке группы The Venturesв 1960 г.; также ее исполняли Чет Аткинс (1957), Херб Альперт (1965), Pink Fairies(1972), The Shadows(1977), The Penguin Cafe Orchestra(1981) и др.
Джеральдина засунула руки в рукава своего реденького бумажного свитера. «Не надо было сюда ехать, — подумала она. — Новый Орлеан, край моей мечты». Зачем ее сюда занесло? Где-то открылась дверь, и стонущие гитары заполнили собою затхлый переулок, отдаваясь эхом среди булыжника и бетона: «Иди, не беги».
Она уже почти засыпала, прислонясь к крылу грузовика, когда вернулся мексиканец. Он подошел и остановился перед ней, глядя на нее серьезно и улыбаясь кончиками губ. В руках он держал гроздь бананов.
— А теперь что? — спросил он.
— Теперь пойду в город.
Он пожал плечами, подбросил и поймал гроздь бананов.
— Тебя когда-нибудь убьют, знаешь?
— Из этого мира никому не уйти живым.
— Ай, — сказал он, качая головой, — мозги у тебя набекрень, вот что. Ты же еще девчонка, зачем лезешь в самое пекло?
— Очень благодарна за то, что подвезли, — ответила Джеральдина.
Она достала свою сумку из-за сиденья и двинулась в сторону рынка.