В зоне тумана
Шрифт:
— Плохая шутка, парень, — покачал головой я. — Монолита нет.
— Но говорят…
— Говорят, что кур доят, — зло отрезал я.
Что он, совсем дурак, что ли? Не понимает ни хрена?
— Я в него верю, — твердо произнес Хлюпик.
— Ну и дурак. — Я снова откинулся на рюкзак, вытянул ноги и прикрыл глаза.
Господи, какого рожна сюда занесло этого идиота?
Послышался шорох и скрип пружин. Хлюпик, по всей видимости, тоже решил лечь. Если бы встал, звук был бы другой. Снова завозился, и все смолкло. Я лежал не открывая глаз, но и не спал. Поспишь тут, когда посторонний рядом. Хрен его знает, чего у него на уме на самом деле. И хотя здравый смысл подсказывал, что ждать опасности
Так продолжалось с полчаса. Когда я открыл глаза, в комнатушке было уже совсем темно. В темноте что-то шевельнулось.
— Угрюмый, вы не спите?
— Не сплю, — буркнул я. — И меня тут один.
— Простите, а почему вы мне помогли?
Я промолчал. Что я мог ему сказать? Я мог бы долго вспоминать про парня, который вот таким же интеллигентным воспитанным Хлюпиком вылетел по глупости из вуза и попал под призыв. Вспомнить, как этот парень после учебки попал в Чечню, в которой к тому времени уже якобы не было войны. В телевизоре ее не было, а на самом деле… Но о том, что было на самом деле, никто не говорил. Я мог бы вспомнить, как этот парень вернулся оттуда, имея совершенно ненужные в мирной жизни навыки, привычку стрелять взглядом по крышам домов и окнам, и не понимая, не помня, как жить без чувства постоянной войны. Можно было вспомнить о том, что именно благодаря этому тот парень попал под суд, а потом в места не столь отдаленные. Не за преступление, а за то, что сильнее, чем требовалось, обработал одного ублюдка на улице. Суд даже принял это к сведению. Но срок, по гуманности своей, дал не тому, кто посреди улицы пытался отобрать чужое, а тому, кто, не отдав свое, сделал неудавшегося гопстопника калекой. Можно было вспомнить и срок на той зоне, и выход после того срока, и попадание в эту от безысходности. Можно было даже вспомнить, что у того парня было настоящее имя, а не угрюмое погоняло, но что это объясняло?
Расскажи я все это дурню Хлюпику, разве смог бы я объяснить то чувство, которое возникло, шевельнулось где-то глубоко, когда увидел его в баре «Сто рентген»? Я и себе-то это до конца объяснить не мог. Ностальгия, что ли? Или какое-то подсознательное желание человека, вляпавшегося в дерьмо, оградить от этого опыта того, кто стоит над кучей, занеся ногу для решающего шага?
— Угрюмый, вы меня слышите?
— Меня тут один, — сердито повторил я. — И перестань извиняться через слово, а то в грызло дам.
— За что?
— За лишние слова, — объяснил я неохотно. — Хочешь говорить, говори по делу. Не хочешь по делу, не засоряй эфир. Доступно?
— Вполне, — усмехнулась темнота. Вот зараза, он еще и веселится.
— Еще вопросы будут, или я могу поспать?
— А почему он Мунлайт?
— А почему я Угрюмый, тебя не интересует?
— Ну, это понятно, — заявил уверенно голос из темноты и осекся.
Ишь ты какой. С пониманием.
— А он тебе не объяснял?
— Объяснял что-то про мистера Мунлайта и американских контрабандистов-самогонщиков тридцатых годов, которых мунлайтерами называли. Но как-то неубедительно.
Я хмыкнул. Неубедительно. Мунлайта я узнал, когда он уже был Мунлайтом. Так что уверенности нет, но причин могло быть две, на мой взгляд. Когда Мунлайт уходил в себя и на чем-то сосредоточивался, он всегда начинал тянуть под нос песенку Криса Де Бурга «Мооnlight and vodka» [1] . Сколько помню, он частенько ныл это себе под нос. Он вообще был известен как человек умеющий насиловать гитару и петь под нее любое старье от Битлов до Кати Лель.
А еще рассказывали, что Мунлайт ненавидит песенку «Moonlight Shadow» [2] Майка
1
«Лунный свет и водка» (англ.).
2
«Тень лунного света» (англ.).
Как было на самом деле, я, честно говоря, не знал.
— Из-за любви к англо-американской эстраде, — собрал я оба варианта в одну кучу.
— Угу.
Темнота комнаты погрузилась в молчание. Но тишина была такой напряженной, что я понял — он хочет спросить что-то еще. Хочет, но не может. Не решается. Потому и спрашивает о чужих кличках и прочей ерунде, которая на самом деле его не интересует.
— Угрюмый, простите, а вы…
— По лбу дам, — сердито пообещал я.
— А вы… ты ведь сталкер? То есть тебя зона кормит? Я не ответил. На еврейские вопросы армянское радио не отвечает.
— Тебе деньги нужны?
Я молчал. Уже понял, к чему он клонит со своими риторическими вопросами.
— Я заплачу. У меня квартира есть в сталинской высотке. От деда осталась. Она прилично стоит. Я продам и заплачу. Правда. А ты отведи меня к Монолиту. Мунлайт сказал, что один туда не сунется. Обещал найти кого-нибудь в пару и проводить. Ты ведь можешь с ним в паре? Проводи меня, а?…
Он говорил все медленнее, пока совсем не потерялся. Но я знал, что он не спит, а ждет ответа. Ладно, зато теперь понятно, что за работенку хотел Мунлайт подсунуть.
— Я провожу тебя. Завтра. Причем бесплатно, — пообещал я.
И я не врал.
5
Проснулся я от дикого рева. Было темно, но темнота, кажется стала, чуть реже. Приближался рассвет. Под окном хохотали, травили байки и голосили под гитару. Чья была гитара, не знаю, а вот голос, который пел, я узнал сразу.
— Rape me, my friend. Rape me again, — надрывался Мунлайт.
Чертыхнувшись, я поднялся на ноги и подошел к окну. Внизу в сотне метров от стены игриво полыхал костерок. Рядом сидели Вася Кабан, тренькающий на гитаре Мунлайт и еще пара смутно знакомых сталкеров.
My favorite inside sourceI'll kiss your open soresAppreciate your concernYou'll always stink and burnRape me, my friend…Чертов музыкант со всей дури зафигачил по струнам и заорал свое «Rape mе» на разные лады.
— Это что? — поинтересовался заспанный голос Хлюпика.
— Ты боялся, что у него сотрясение мозга? — проворчал я. — Было бы чего сотрясать. Петь оне изволят.
— А-а… — протянул Хлюпик. Странно как-то протянул.
Я щелкнул зажигалкой и посмотрел, чего там с ним. Ничего странного не было. Только заспанная рожа с отпечатком матраса на щеке, выставленная вперед рука и все тот же голос.
— Не светите…
— Нас здесь по-прежнему одна штука, — сказал я, но зажигалку потушил.
Мунлайт продолжал орать до хрипоты, причем от всей песни осталось два слова, которые со смаком перекатывались на разные лады.
— Это он по-английски? — спросил я у Хлюпика.
— Ага.
— И чего поет?
— Ну-у… — голос слегка замялся. — Опуская все подробности, просит, чтобы его изнасиловали.