V.
Шрифт:
В эту минуту по радио передавали песенку о Дэви Крокетте [165] , которая бесила Уинсама. Шел 56-й год– пик моды на енотовые шапки. Куда ни глянь, всюду миллионы детей расхаживали с этим пушистым фрейдистско-гермафродитным символом на голосе. О Крокетте ходили немыслимые легенды, абсолютно противоречащие тому, что Уинсам слышал в детстве в горах Теннесси. Этого человека, сквернослова, вшивого алкаша, жалкого поселенца и продажного члена Законодательного собрания штата, преподносили юным гражданам как убедительный и светлый пример англосаксонского превосходства. Он превратился в героя, которого Мафия могла придумать, пробудившись после самых безумных эротических грез. Песня напрашивалась на пародию. Используя рифму типа АААА и три (сосчитайте сами) незамысловатых аккорда, Уинсам
165
Дэви Крокетт (1786 – 1836) – герой фронтира (эпохи освоения земель на Западе США, продлившаяся до 1890 г.) и политический деятель. Образ Крокетта неотделим от сю енотовой шапки с длинным хвостом.
(Припев:)
Руни, Руни Уинсам, деки-данса бог.Незаметно он вырос и слыл среди всех Замечательным парнем, не чуждым утех, И частенько на станции слышался смех, Ибо доллар потратить – какой в этом грех? Покорить Винстон-Салем затем он решил И красотку одну там легко охмурил. Но она залетела, а срок подкатил – Так папашу кондрашка едва не хватил.Слава Богу, большая война началась, Руни смылся на фронт, веселясь и храбрясь. Патриотом он был, но попал в свою часть И узнал, что такое военная власть. Офицеру за дело он рыло набил, В репортеры за это разжалован был, В симпатичном шато всю войну оттрубил, А весь взвод на убой в город Токио плыл.Ну а после войны форму хаки он снял И винтовку «Гаран», разумеется, сдал, Оказался в Нью-Йорке, работу искал, Понапрасну шесть лет все гулял и гулял. Поступил на работу в архив Эм-Си-Эй [166] , Пусть тоска, зато платят исправно, ей-ей. После смены однажды он встретился с ней, С этой куколкой, с Мафией, с крошкой своей.А166
Эм-Си-Эй (МСА) – крупная американская фирма грамзаписи.
(Припев:)
Руни, Руни Уинсам, деки-данса бог.Хряка Бодайна свалил сон. В соседней комнате голая Мафия разглядывала себя в зеркало. «Паола, – думал Руни, – где же ты?» Она периодически куда-то исчезала на два-три дня, но куда – никто понятия не имел.
Может, Рэйчел замолвит за него словечко перед Паолой. Он понимал, что некоторые его представления о правилах поведения пришли из девятнадцатого века. Эта девушка оставалась для него загадкой. Она мало говорила и в последнее время приходила в «Ржавую ложку» лишь изредка – когда знала, что Хряк будет где-нибудь в другом месте. Хряк ее домогался. Оправдывая себя тем, что нарушение устава могло запятнать лишь офицеров (и морских тоже? – задумался Уинсам), Хряк наверняка представлял Паолу своей партнершей, когда мысленно прокручивал очередной порнографический фильм. Уинсам считал, что это естественно: девушка казалась податливой, отчего внушала садистские желания; вот она предстает во всевозможных облачениях, увешанная бездушными амулетами, и ее мучают, как на извращенческих картинках в каталоге Хряка, выкручивая ее нежные (так и хочется сказать – «девственные») конечности на потребу самым сальным вкусам. Права Рэйчел: Хряк – и, возможно, даже Паола – были не кем иным, как детьми деки-данса. Уинсаму, самопровозглашенному королю этого течения, оставалось лишь сожалеть о том, что он им стал. Он не понимал, как могло случиться, что все, включая его самого, внесли в дело деки-данса свою лепту.
Уинсам вошел в комнату Мафии в тот момент, когда она, наклонившись, снимала гольфы. «Ну прямо школьница», – подумал он. И с размаху шлепнул по ягодице, которая оказалась ближе; Мафия выпрямилась, обернулась, и он звезданул ее по лицу.
– Что это? – спросила она.
– Да так, – ответил Уинсам. – Для разнообразия. Одной рукой он сжал ее промежность, другой ухватил за волосы, поднял ее, будто жертву (хотя какая из нее жертва?), и не то потащил, не то швырнул на постель, где она так и осталась лежать в недоумении: калейдоскоп белой кожи, черных лобковых волосков, гольфов. Он расстегнул ширинку.
– Ты ничего не забыл? – спросила она робко и даже испуганно; ее откинутые волосы легли на тумбу для белья.
– Нет, – ответил Уинсам, – ничего.
III
Профейн вернулся в агентство «Пространство и Время» с убеждением, что Рэйчел всяко принесла ему удачу. Бергомаск взял его на работу.
– Прекрасно, – сказала она. – Он оплатит наши услуги, вы нам ничего не должны.
Рабочее время заканчивалось. Она стала наводить порядок на столе. И между делом предложила:
– Пойдем ко мне. Подождите меня у лифта.
Когда он стоял в коридоре, прислонившись к стене, то вспомнил, что с Финой все начиналось так же. Она притащила его домой, словно подобранные на улице четки, и уверила себя в том, что он обладает сверхъестественными способностями. Фина была набожной католичкой, как его отец. Рэйчел – еврейка, вспомнил он, как его мать. Что, если она, наподобие еврейской мамочки, хотела просто его накормить?
Оки спустились в набитом, но тихом лифте, она спокойно укуталась в серый плащ. Проходя через турникет подземки, она опустила два жетона – за себя и за него.