Вадим и Диана
Шрифт:
Случалось, что, проснувшись, я долго решал: вставать мне с постели или нет. Вдруг – думал я – это спокойное лежание перерастёт в душевное спокойствие и таким образом придёт полное выздоровление. Надо только очень смирно лежать, не думая, но воображая … Но промысел абсурда брал своё и кошмар возвращался.
В один из первых дней августа мне сделалось совсем дурно. Воля подводила. Зашёл Фёдор и принялся сорить подробностями конфликта, произошедшего между доярками из D. Я не слушал его. Он заметил и замолчал.
– Фёдор, пожалуйста, принеси мне водки.
– Совсем прижало что ли?
– Да. Боюсь, не вытерплю до вечера. Пойду в Удрусе топиться.
–
– Нет правды на земле.
– Чаво?
– Водки, Фёдор, водки …
– Водки ему. Экий барин. Сам сходи. Хоть разомнёшься да людям покажешься, – по-отечески ворчал Фёдор.
– Нет сил.
– Эххх … хо-хо-хоой … дааа…
Мы сидели у кухонного окна с видом на старый, поросший крапивой и дикой вишней, сад. Фёдор говорил что-то пьяное и простое. В небе появились изогнутые молочно-свинцового цвета спирали. Они то скручивались в толстую нуклеидную нить, то расползались в зыбкие пятна. По кронам дёрнул ветряной шквал и в тот же миг из сотен невидимых форсунок брызнули острые капли дождя. Залепетали, заблестели листья яблонь и вишен. Прижались к земле матерчатые уши исполинских лопухов. Видимая нам сквозь дождь часть небосвода заискрилась трещинами близких молний. Без предисловий дождь сменился хлёстким градом и лопуховые уши покрылись неровными тёрчатыми дырками.
– Фёдор, скажи, а зачем ты пьёшь?
– Хм … От привычки и для сердечности.
– Как же ты это увязываешь?
– Так и увязываю. Люди нонешние никуда против давешних не годятся. Вот хоть и мужиков взять. Закодировались наши хлопчики и на полмужика мене стало …
– Но чем хороша болезнь?
– Болезнь болезнью, а и душа вместе с ней ушла. Стал мужик жадён и злоблив. Широта в ём пропала. Всё телевизер – оттуда дури нахватались.
– А раньше правильные были, – язвительно вставил я.
– Смейся … Всяки были.
Громыхнуло близко и сильно. Оконные стёкла отозвались звонким дребезжанием.
– Ну, батюшка, пошёмал я домой.
– Фёдор, пережди грозу.
– И, милой, чего от написанного бегать. Бывай.
Алкоголь слегка притупил бдительность хаоса. Появились видения. Пришла Лиза с заплаканным лицом и укором в глазах, привела с собой Лазареву в ореоле двусмысленности. Я видел офис и наших модных хлопотуний с шоколадными пальчиками; в дверь вошёл директор и мина нерешённой проблемы на его лице. Как из небытия вынырнул навязчивый Коцак, но тут же растаял, уступив место стоически печальному Зоту. Мне хотелось поговорить с Андреем, спросить о Диане. Он же прятал лицо, отворачивался, судорожно одёргивал края тельняшки. Полыхнул красный платок и всё рассыпалось…
Проснулся я ещё до восхода солнца, не имея сил оторвать голову от подушки. Стоячий воздух вместе с органическим порханием пыли, пахшей чем-то глубоко вчерашним, мутил дыхание. Хотелось пить. Мерещилось прохладное солёное море, готовое вылечить меня одним мановением волны. Голова болела также пронзительно и дико как в дни отвязного студенчества. Мысленно преодолев физическую слабость, я резко поднялся. На мгновение захотелось умереть, спрыгнуть с рвотных качелей, исчезнуть … А надо было (откуда я это так верно знал?) покориться жизни. Окроплённый колодезной водой, я вышел на улицу.
Одевшийся в зелень останок тополя поблёскивал влажной корой, играя вольными отражениями с белёсым росяным покровом. Бледнела луна, а на востоке
Но сроки вышли … На шевелюры яблонь и рябин, на кровлю дома, на сонный облачный барашек, на все видимые и невидимые глазу земные вершины, как обещало, не обманывая, плеснуло жаркой слепящей глаза охрой. И в продолжение, соблюдая высоту звучания и предустановленную последовательность партитуры, с южного конца Т. проголосил кочет. Его продублировали петухи соседней деревни, чьи голоса отразила и размножила река. Всхлипнула напуганная цапля. С ветвей прибрежного ольшаника чёрным колеблющимся покрывалом сорвался грачиный молодняк, наполнив граем ближнюю и дальнюю заоколицу. Заскулила фёдорова собака, а затем и сам хозяин, громыхнув крылечной дверью и раскатисто кашлянув, вышел во двор бить «егозу». Из глубины сада выпорхнул смешной дрозд. Нисколько не смущаясь моего соседства, он принялся ловко обдирать гроздь рябиновых ягод. Вновь полыхнул красный платок, и над деревьями показалась искрящаяся медовая долька солнца. Я зажмурился.
«Правда. Где? Как удержать? Боль против мысли … Так-так … Вот оно. Или оно всегда было? Неужели так просто … Листья, птицы, солнце … Нет, это лишь здесь … не возьмёшь с собой. А там другое. Всё провалится! Боль-то какая … Здесь не умом надо … Здесь надо не умом … Откуда это? … Ах, Зот … Если б сбылось. (– Сбылось.) Сбылось отчасти … (– Окончательно и всецело.) Но ты не можешь понять. (– Я был там, я могу.) И всё же, схема … Нарисуй … Объясни как пользоваться …( – Схемы нет.) Ты врёшь, Зот … что-то обязательно есть. (– Есть.) Что это? Погоди … Может и я … Я ведь знал как правильно … Скажи мне, прошлое … Скажи хоть шёпотом. (– Оно в могиле.) Но оно мне снится, зовёт меня. (– Проказы памяти. Его нет. Ты – это снова Ты. Первый и последний раз. Каждый раз первый и последний.) Но чем жить? (– Настоящим.) Настоящим?! (– Всегда настоящим. Каждый день с самого начала. Учись у природы. Пойми её.) Да, но где же смысл … (– Смысл в том, что жизнь равноценна везде и всюду. Учись у природы. Прощай.) Настоящее … Смысл … Везде и всюду… Прощай».
Не открывая глаз, я опустился на колени в сырую траву.
– Эть, Ать, Эва, – донеслось со стороны D. Фёдор перестал бить косу – видимо слушал. На мои закрытые веки хлынуло приятное солнечное тепло. Подул ветерок и принёс с собой аромат зверобоя.
– Эть, Ать, Эва, – оглашали окрестности первобытные звуки. Минуту спустя зазвенели колокольчики. Раздалось мычание и тогда я догадался, что это пастух скликает деревенских коров на пастбище.
– Эть, Ать, Эва. Хватит бездействовать. Хватит просить милостыню у судьбы. Хватит делать вид, что живёшь, – говорило мне это нехитрое утреннее заклинание.
«Ехать. Завтра же. Без запятых. И пусть должное свершится безупречно» – прокричал внутри меня выздоравливающий разум.
Приходилось ли вам слушать бафометовы песни, жить в эпоху всеобщего скепсиса, стоять на историческом распутье? Нет. Тогда вы совсем не знаете себя. Да. Тогда вы один из многих несчастных счастливцев, которым больше нечего приобретать и терять, а все нижеследующие рассуждения должны волновать вас настолько, насколько змею волнует судьба её старой сброшенной кожи.