Вадимка
Шрифт:
Она стала возиться со свиньями, а Вадимка принялся качать воду. Он быстро устал, работал из последних сил, а скотина все пила и пила; стоило только остановиться и перевести дух, как обнажалось дно корыта.
"Ну и прорва!" - думал Вадимка, то и дело утирая рукавом пот с лица.
Когда от корыта отошла последняя животина, Вадимка едва держался на ногах.
"Если бы эта ведьма дала отдохнуть, когда я пришел из Кущевки, мне было бы нипочем", - старался утешить себя пастушонок.
Потом хозяйка затеяла готовить вареники на ужин.
–
– приказала она.
"Ну и тетка!
– вздохнул Вадимка, принимаясь за новую работу.
– Но я за себя все равно постою! Вот увидишь, чертова баба!"
Когда Вадимка вышел из конюшни, уже темнело. Вечерняя заря еще не погасла, во дворе горел костер, освещая сидевших вокруг него хозяйку с дочкой и Никифора. Усталый парнишка долго смотрел и на костер и на вечернюю зарю в степи. Это напомнило ему вечера, когда хуторские ребята водили коней в ночное. Он сел у костра, на котором в полевом котелке закипали вареники. Дед без устали болтал:
– И что у вас за край!.. Лесу нету, грибов нету, ягоды нету... Одна жара... У нас в Расее совсем другое дело!.. Сколько тут живу и все никак не могу привыкнуть...
Вадимка не слушал старика, у него была своя забота - надо ладиться с хозяйкой насчет платы. Ему не хотелось нарушать душевного мира, навеянного чудесным вечером, но деваться некуда - сама хозяйка начинать этот разговор, видать, не собиралась. Когда ужин поспел и все стали усаживаться за стоявшее рядом сырно, старик умолк, и Вадимка решил этим воспользоваться.
– Какое же жалованье вы мне положите, хозяюшка?
– заговорил он, стараясь походить на взрослого.
– А тебе какими ж прикажешь платить - николаевскими, керенками... кубанскими... или "ермаками"?
– услышал он в ответ.
– Они теперь не ходят, - опустив глаза, буркнул Вадимка.
– Ну, а советские до нас еще не дошли... Как же теперь мне быть? А?
Вадимка молчал.
– Так вот что, - строго сказала хозяйка.
– Зачем тебе бумажки... за них ничего не купишь.
– Значит, работать за здорово живешь?
– Почему за здорово живешь? Будешь работать, буду кормить... Время сейчас такое - люди рады работать за кусок хлеба. Кому же охота с голоду подыхать... Чего же ты хочешь?
Вадимка не знал, что сказать.
– А спать мне на чем?
– спросил он.
– Дам мешок, набьешь его соломой, вот тебе и пуховик.
– А что в головашки?
– Возьмешь в кухнянке старое одеяло.
Вадимка видел - в кухнянке под лавкой на земляном полу валялся лохмот от старого одеяла, какие-то обрывки грязной ваты. Наверно, об этом одеяле шла речь.
– А подушка?
– продолжал он наступать.
– Хватит тебе и этих головашек, - еле сдерживаясь, выговорила хозяйка.
– А одеваться чем?
– Своим дождевиком оденешься. Не замерзнешь!
Руки хозяйки заметно дрожали.
– А кровать будет?
– Нанимаешься на две недели, а требуешь себе пуховиков! И то
– Так я же не скотиняка... валяться на соломе да на земле... Я все-таки человек, тетенька!
– выпалил вгорячах пастушонок и разом осекся.
Его слова задели хозяйку за живое. Она вдруг уставилась на него неподвижными, сумасшедшими глазами и перестала есть. Ее красивое лицо стало безобразным.
– Да какие ж вы люди?.. Какие ж вы люди?
– прошептала она еле слышно и вдруг крикнула во всю мочь: - Вы - звери!.. Звери!.. За что моего мужа убили?.. За что-о-о?
– Я, тетенька, никого не убивал, - растерялся Вадимка.
– Все вы гады, гады, гады!
– завизжала хозяйка диким голосом, сорвалась с места и, истерически что-то выкрикивая, побежала в дом. Девочка с плачем кинулась следом.
За столом наступила тишина.
– Не туда ты, паря, разговор повел, - вздохнул Никифор.
– Давай кончать свою вечерю.
– Да кто ж это знал.
Батракам было слышно, как билась в рыданиях их хозяйка.
– Теперь к ней подходить нельзя... Это я уж хорошо знаю... Сама угомонится, - сказал дед, вставая.
...Никифор жил в кухнянке, он приютил и Вадимку. Кроватью старику служил скрипучий топчан. Вадимка устроился на земляном полу. Мешок, который дал ему дед, был слишком короток, да и соломы Вадимка набил в него слишком много, мешок стал как бревно, парнишка с него то и дело скатывался. Вместо подушки старик дал ему свой зипун. Несмотря на смертельную усталость, Вадимка никак не мог заснуть. Не спал и Никифор.
– Дедушка, а за что хозяина-то убили?
– Да видишь ли...
– слышалось из темноты.
– Ежели сказать правду, то нашему хуторишке в гражданскую войну прямо-таки везло. Там по железной дороге то отступают, то наступают, то белые, то красные... А мы затерялись в этих степях, сидим себе из норки выглядываем... Ты же видишь, сколько у нас худобы всякой. Кругом люди обнищали начисто, и голы, и босы, а нам хоть бы хны... Но случалось, что заглядывали и к нам.
И вот однажды заскочили и в наш двор... Это когда белые отступали в последний раз... Двое, из добровольческой армии, видать, офицеры. Загнанных своих лошадей бросили, а двух наших начали седлать. Вот тут-то и осатанел хозяин, муж Полины.
"Не дам!
– кричит.
– Не да-ам!"
Те седлают, а этот не дает, стаскивает их. Схватил за уздцы обеих лошадей, повис и ни в какую! Те его плетьми, а он хоть бы что!
"Только через мой труп!" - кричит. Уже совсем осип, голосу лишился.
А один из офицеров с усмешкой и говорит:
– Ежели вы так на этом настаиваете, то пожалуйста!
Выхватил револьвер и застрелил хозяина. И поскакали себе дальше, туда, на Кущевку... Я все видел своими глазами. Что тут было с хозяйкой, и рассказывать не хочу. Уж очень это страшно, паря... А тут тебя нелегкая дернула...