Вакцина смерти
Шрифт:
– Если бы врачи спохватились раньше, – говорила между тем Старостина, – Никоша мог бы выжить!
В голосе пожилой женщины звучал упрек: вы, дескать, медики, так почему же не сделали все возможное? Разумеется, никто не желал Старостину зла, никто не хотел его смерти, но в чем-то его мать, несомненно, права: если бы врачи и медсестры проявили больше внимания, мужчина, вполне вероятно, не умер бы от внезапно развившегося воспаления легких.
На протяжении всего разговора Андрея что-то беспокоило, но он никак не мог сообразить что. Наконец на него снизошло озарение.
– Простите, Елизавета Григорьевна, – сказал он, – ваш сын жил вместе с вами?
– Никоша? Со мной? Да нет, конечно, он жил с женой…
– А почему похоронами занимались вы? – тут же вступила Агния.
– Да
– У Польки с Никошей в последнее время не ладилось, – после недолгой паузы продолжала Елизавета Григорьевна. – Ну не нравились ей его постоянные поездки, аспирантки, студентки… А кто стал бы винить моего сына? Он – мужчина в самом расцвете лет, известный в профессиональных кругах, а она – да кто она, в сущности, такая? Тоже, между прочим, бывшая студентка, только ничего в жизни не добившаяся. Надеялась я, что они хоть ребеночка заведут… Ничего у меня от Никоши не осталось, совсем ничего!
Вооруженные адресом Полины Старостиной, Агния и Андрей покинули маленькую квартирку.
– М-да, – проговорил Андрей, когда они уселись в машину, – нельзя сказать, что мы много чего выяснили!
– А зачем мы вообще ищем первых заболевших? – спросила Агния. – Разве нельзя провести анализы с теми, кто сейчас находится в больницах, и классифицировать штамм?
– Лаврентий с группой как раз этим и занимаются. Дело в том, что важно не только выяснить, с каким типом вируса мы имеем дело, но и понять пути его распространения. Рыжов опасается, что нежелание начальства признавать наличие эпидемии повлияет на меры, которые следовало бы принять в случае реальной опасности. Помните поговорку: «Пока гром не грянет, мужик не перекрестится!»? Ну вот, а в нашем случае креститься может оказаться уже поздно.
– Вы лучше поинтересуйтесь у тех, с кем он спал!
Полина Старостина спокойно отпила из чашки зеленый чай и посмотрела на нас большими, слегка выпуклыми глазами. Я видела фото Никанора Старостина в квартире его матери, и он показался мне видным мужчиной. Вдова никак не походила на даму, могущую вызвать интерес у такого человека, и тем не менее факт оставался фактом: именно она вышла за него замуж, хотя, по словам Елизаветы Григорьевны, за ее сыном девицы толпами ходили. Почему он выбрал эту, ничем не примечательную женщину? Правда, одного у Полины Старостиной не отнимешь – у нее потрясающая фигура. При весе, наверное, в пятьдесят – пятьдесят пять килограммов и росте больше ста семидесяти сантиметров она имела на удивление большую и все еще высокую грудь, длинные стройные ноги с тонкими щиколотками и красивую шею, обвитую ожерельем из мелкого жемчуга. Очевидно, зная о том, что ноги – одно из самых потрясающих ее достоинств, Старостина обулась в изящные черные туфли на шпильке, делающие их еще стройнее. Я обратила внимание, что Лицкявичус не остался равнодушен к этим ножкам, но и сама не смогла бы его упрекнуть, ведь даже мне они показались верхом совершенства!
Как выяснилось, Полина, в полном соответствии со словами своей свекрови, не слишком опечалилась смертью мужа. При первых же наших вопросах она поспешила пояснить, что они с Никанором уже давно чужие люди. Вместе их держала трехкомнатная квартира, купленная в кредит. Таким образом, на вопрос, нет ли у нее предположений насчет того, как муж умудрился заразиться, Полина предложила обратиться к другим женщинам.
– И много таких? – поинтересовался Лицкявичус, с интересом вглядываясь в непривлекательное лицо Старостиной.
– Десятки, – спокойно ответила она. – Это только тех, о ком мне известно.
– Они ездили с ним в экспедиции?
– А как же – любой уважающий себя профессор не обходится без своего рода свиты поклонниц, даже когда находится на выезде! – усмехнулась Полина.
– Вы знаете их имена? – спросила я.
Не говоря ни слова, Старостина встала и вышла в коридор. Вернувшись, она протянула мне телефон.
– Вот, здесь есть
Выйдя из дома, мы двинулись в сторону платной стоянки, где Лицкявичус оставил машину. Все-таки не зря я терпеть не могу центр города. Раньше, в студенческие времена, центр являлся средоточием жизни, всего, что только есть интересного в Питере. Здесь располагались музеи, театры, кафе и рестораны (которые, кстати, тогда можно было по пальцам пересчитать и куда нам, бедным студентам, только грезилось попасть). Сейчас же все необходимое находится в шаговой доступности, и я не вижу смысла ехать за тридевять земель и «вариться» в толпе людей, которыми забиты улицы независимо от времени суток и сезона. Исключением являются разве что театры и музеи, но, если кому-то все же взбредет в голову освежить воспоминания об Эрмитаже или посетить Александринку, это всегда можно сделать, превратив поездку в центр города в небольшое приключение. А в обычной жизни мне и так приключений хватает, чтобы искать острых ощущений в этом живом водовороте человеческой массы. На переходе горел красный свет, и мы с Лицкявичусом остановились, как законопослушные граждане. От нечего делать я осматривала окрестности. Через дорогу от того места, где мы стояли, располагалось какое-то новое заведение общепита, с вывеской «У камина». Если не ошибаюсь, когда-то здесь была блинная, но я давно не попадала в центр и потому, наверное, не успевала следить за всеми происходящими тут изменениями. А может, я просто не желаю мириться с тем, что бег жизни неуклонно убыстряется, а я словно стою на перекрестке, глядя вслед проходящим мимо людям и машинам (вот примерно как в данный момент), и никак не решу, бежать за ними или остаться на месте и доживать свой век безнадежно отсталой, на обочине дороги. В это время дверь заведения распахнулась, выпустив наружу пару. В том, что они пара, сомневаться не приходилось, так как женщина тут же взяла своего спутника под руку. Дама обладала точеной фигуркой японской гейши, и дорогое пальто из верблюжьей шерсти сидело на ней как вторая кожа. Блондинка, симпатичная, отметила я про себя. На светофоре зажегся зеленый, и я уже занесла ногу, чтобы сделать шаг вперед, как вдруг мужчина повернулся ко мне лицом, и я, не веря собственным глазам, застыла: одна нога все еще на тротуаре, а вторая в воздухе…
– Агния? – услышала я встревоженный голос Лицкявичуса, донесшийся как будто издалека.
Шилов на противоположной стороне улицы широко улыбнулся молодой женщине, и они пошли в направлении, противоположном месту нашего назначения.
Лаврентий Рыжов нервно мерил шагами комнату, в то время как Толмачев сидел в своем кресле, скрестив руки на груди и глядя в одну точку. Невозмутимость оппонента выводила вирусолога из себя, и он чувствовал себя примерно так же, как человек, ведущий дискуссию с Великой Китайской стеной.
– Нет, ты не понимаешь, Денис! – воскликнул он, взмахнув руками в попытке подкрепить свои доводы жестами, так как они не доходили до собеседника. – Если я прав, то нужно срочно что-то делать: необходимо объявить о том, что на город надвигается настоящая эпидемия, ведь умерли уже больше тридцати человек, и скорее всего количество жертв продолжит увеличиваться!
– Что заставляет тебя думать, что мы имеем дело с «испанкой»? – спросил Толмачев, едва открывая рот: создавалось впечатление, что ему мешают говорить зубы.
– Да все на это указывает! – воскликнул Лаврентий, встав к нему лицом. – Конечно, сейчас многое изменилось – рацион питания, медикаменты, принимаемые почти каждым человеком от различных заболеваний, и сам образ жизни, несомненно, замедлили распространение штамма, но анализ показывает…
– Ты сам говоришь, что многое изменилось, – перебил его Толмачев. – Может, это означает, что «испанка» уже не так страшна, как раньше? Как насчет прививок?
– Ты что, тупой?! – рассвирепел Рыжов.