Вакханалия
Шрифт:
— Из нужной… А вообще-то не знаю, капитан. Меня поразило одно несоответствие — между тем, что было, и тем, что должно было быть… Какая-то мелочишка, возможно, и недостойная понимания… Я постараюсь ее вспомнить.
— Ты, главное, окончательно ее не забудь, — съязвил он.
Я шутливо стукнула его по лбу. Он встал в защиту, что и положило начало новому помешательству…
Веселья час прошел, настала боль разлуки. Он довел меня до дому, взгромоздил на четвертый этаж и трогательно распростился. Обцеловал где только мог, особенно родинку
Поматросил и бросил… ладно, я не буду глупить. Но домой идти совсем не хотелось. Смотреть в глаза маме, слушать ее суровый голос, стыдливо пятиться в ванную… Я поднесла было руку к звонку, но, передумав, села на ступеньку и впала в прострацию. Только не домой. Кусать в одиночестве подушку? Не хочу. Я встала, обшарила карманы. Я выскочила из дома в каком-то задрипанном плаще, полагая, что для провожания сойдет и такой. Он и сошел — пребывать на капитанском иждивении можно и в ночнушке. Я нашла в карманах только обмусоленную телефонную карту. Держась за перила, спустилась на улицу и воткнула ее в таксофон на углу.
«Два звонка», — поведал робот-оператор. Я так и думала. Использованные карты обычно не хранят в карманах. Их выбрасывают.
— Бронька, — сказала я, набрав номер, — это я. Ты одна?
— Одна, — подтвердила Бронька. — Укрепляю добродетель и предупреждаю грех.
— Давай выпьем?
— Давай, — зевнула Бронька.
— Тогда выходи из дома, за такси заплатишь — у меня денег ни копейки. И маме моей позвони, скажи, что… что она у меня одна.
— Как-то сложно все это, Лидунька, — озадачилась подруга. — А еще чего передать?
И откуда силы? Мы пили розовый мартини с местным тоником — «микс» совершенно несъедобный. Ни «бьянко», ни «швепса» в круглосуточном под Бронькой не оказалось, а идти куда подальше было лень. Ладно, решили мы, — лишь бы не водку.
— Ты не гонишь? — с сомнением поинтересовалась Бронька, когда, едва успев выпить по фужеру, я опять схватилась за бутылку.
Пришлось ей объяснить, что по русскому обычаю между первой и второй пуля не пролетает, и вообще, в порядочном дамском обществе бытует славный термин — «нафужериться». Или ей с рассвета на работу?
— Ты что, обалдела? — испугалась Бронька. — Я уж десять лет на работу не хожу. Хотя и числюсь. По понедельникам приходит какая-то холера, забирает рецензии. Иногда деньги оставляет. Ты не задумывалась, на какие шиши сегодня пьешь?
Я уже ни о чем не задумывалась. Я ощущала небывалый физический подъем. После третьего фужера сил прибавилось. Мы обсудили наших мужчин. Я прошлась по Вересту, испуская для порядка слезинки, Бронька позавидовала, потом посочувствовала. Потом опять позавидовала и призналась, что ее новый «спонсор» — по родословной то ли швед, то ли финн (то ли придуривается), имеет несчитано баксов и прекрасно помнит восстание на Сенатской площади (вплоть до того, как Каховский застрелил Милорадовича).
— На каком кладбище ты его откопала? — подивилась я.
— Это еще цветочки, деточка, — вздохнула Бронька. — Мой Лео не пьет и не курит.
— Какой-какой орган? — изумилась я.
— Совершенно правильно, — поддержала Бронька. — Назовем его лучше почетным членом. Последних детей он делал полвека назад. Они мне в отцы годятся. Где-то в те годы он и подхватил так называемый «синдром Коро» — боязнь, что у него в один прекрасный день пропадут гениталии…
Я хохотала так, что ей пришлось доставать меня из-под стола и менять разбитый фужер на небьющийся стакан (заодно и себе — из солидарности). После пятого стакана мы поговорили о работе. Во мне очень кстати пробудились мировые амбиции — я завела бубнилку о засилье в развлекательной литературе претенциозных посредственностей и невозможности выйти на широкую дорогу хорошей девочке. Бронька поддержала меня категорически — заявив, что этих посредственностей она в день прочитывает до пяти романов, но это еще не самое страшное. А самое страшное, что кому-то из этой когорты она обязана выставлять положительные отметки, иначе издательству просто нечего будет печатать и ее уволят!
— Подожди, — сказала она, делая задумчивое лицо, — а с какого перепоя ты вдруг взяла, будто твои романчики писаны хорошей девочкой? Только с того, что однажды я поставила тебе «четыре с плюсом»?
Я поперхнулась шестым стаканом и от души ее поблагодарила. Но Бронька уже наливала по седьмому, поэтому кровопролитно спорить я с ней не стала. После упомянутого мы перешли к моим приключениям. Я пожаловалась, что не могу поймать за хвост очень ценную мысль.
И вот тут она выдала идею. Совершенно кривая в дым, стуча горлышком бездонного сосуда по стакану, Бронька заявила:
— Это жуть тихая, согласна. Но тебе надо быть решительнее, Лидунька. Ответим на белый террор красным террором! Согласна?
— Согласна, — сказала я. — А это каким?
— Предлагаю вернуться на дачу. Не пугайся, без ночевки — вместе поедем. Днем. У меня газовик на поясе… Ты должна пройтись по местам боевой славы и сосредоточенно проработать ходовые версии. Заодно поймаешь за хвост свою мысль. У тебя просто не было времени этим заняться — ты жила на голых нервах, а разве нервы позволяют думать?
Замечательная идея. Я забыла о ней через секунду. Бронька перевернула журнальный столик с закусками, мощно дав по нему нижней частью, села на пол и глупо захихикала. Пробило. А я вот, к вящему изумлению, оказалась ничего. Плотный ужин сказался. И любовь милицейская. Я пришвартовала Броньку к ближайшему дивану, заняла у нее из сумочки пятьдесят рублей (четыре остановки ехать) и побрела домой. Таксист поинтересовался, не страшно ли мне в четыре часа ночи бродить по лужам. Я сказала, что я смерть — и пусть другие боятся. Шофер заткнулся, задумался, но делать нечего — я уже спала на заднем сиденье. Пришлось везти. Он дольше будил меня, чем вез. Короче говоря, под родной дверью я оказалась без копеек пять, выяснила, что ключи не брала, и по сему поводу устроила в доме переполох. Промаршировала мимо остолбеневшей мамы в спальню и завалилась в сапогах.