Валаамская тетрадь
Шрифт:
А в начале XVIII века на той скале, где сейчас возвышается храм Воскресенского скита, была поставлена деревянная часовня во имя апостола Андрея. Вот почему и церковь, на этом месте построенная, освящена так же. Она практически высечена в скале (полуподземная). И в церкви этой по указанию Маврикия создано подобие Гроба Господня: выстроен придел Ангела с кувуклией и пространством, имитирующим пещеру Гроба Господня. Разумеется, место это стало одним из особо почитаемых для паломников.
Но, увы! — поток их быстро иссяк. Грянула Первая Мировая война, а затем и окаянная революция. Не буду вдаваться в подробности, описывая то время. 6 декабря 1917 года финский сейм провозгласил независимость Финляндии. 31 декабря Ленин подписал декрет о признании независимости Финской Республики, и Валаамский архипелаг оказался за пределами республики
Территориальный конфликт, навязанный СССР Финляндии, завершился зимней войной 1939–1940 годов. О войне этой, безобразной во всех отношениях — агрессивной со стороны Советов, бездарной, кровопролитной, принесшей столько горя и слез нам и финнам, — я подробно говорить не буду. О ней написаны тома. В результате ее Карельский перешеек и северное Приладожье становятся территорией СССР.
Уже в конце февраля 1940 года ясно, куда клонится чаша весов военного исхода. В монастыре срочно готовят большой обоз. Все, что только можно было спасти от поругания и уничтожения, — святыни, иконы, библиотеку, архив, часть колоколов — было погружено на сани, и 28 февраля, в ночь (боялись налета нашей авиации), обоз двинулся по льдам Ладоги на материк, в сторону Лахденпохьи. Многие километры по торосистому льду, в непроглядную темень, лютый мороз все-таки преодолели и к рассвету вышли к берегу. Двенадцать старцев недвижно остались лежать в санях. Далее был переезд в город Иоэнсу, всевозможные мытарства.
Правительству Финляндии было не до монастыря, около трехсот тысяч беженцев с завоеванных Красной Армией земель пришлось принимать обессиленной войной Финской Республике. И все-таки в том же году удалось купить землю — «поместье Паппиниеме» (по наименованию озера, его окружающего) — и начать обустраиваться. И возникает новый монастырь. Он и название получает Ново-Валаамский. Обитель сия существует, слава Богу, и по сей день, но о ней немного позже.
А что же острова? Архипелаг вначале пустовал. Затем туда пришли наши войска. До сентября 1941 года были на Валааме размещены школа юнг и школа боцманов Балтфлота. В октябре 1941 года архипелаг вновь опустел. В годы войны пребывал на островах небольшой финский гарнизон. Но в 1944 году, после подписания сепаратного договора между СССР и Финляндией, гарнизон ушел без боя, по приказу. Территория эта вновь отходит Советскому Союзу и острова вновь необитаемы. А в 1950 году по указу Верховного Совета Карело-Финской ССР образовали на Валааме и в зданиях монастырских разместили Дом инвалидов войны и труда. Вот это было заведение!
Глава 6
Не праздный, вероятно, вопрос: почему же здесь, на острове, а не где-нибудь на материке организовывать такое учреждение? Ведь и снабжать проще, и содержать дешевле.
Формальное объяснение: тут много жилья, подсобных помещений, хозяйственных (одна ферма чего стоит), пахотные земли для подсобного хозяйства, фруктовые сады, ягодные питомники, а неформальная, истинная причина: уж слишком намозолили глаза «советскому народу-победителю» сотни тысяч инвалидов: безруких, безногих, неприкаянных, промышлявших нищенством по вокзалам, в поездах, на улицах, да мало ли еще где. Ну, посудите сами: грудь в орденах, а он возле булочной милостыню просит. Никуда не годится! Избавиться от них, во что бы то ни стало избавиться! Но куда их подевать? А в бывшие монастыри, на острова! С глаз долой — из сердца вон. В течение нескольких месяцев страна-победительница очистила свои улицы от этого «позора»! Вот так возникли эти богадельни в Кирилло-Белозерском, Горицком, Александро-Свирском, Валаамском и других монастырях. Верней сказать, на развалинах монастырских, на сокрушенных советской властью столпах Православия.
Страна Советов карала своих инвалидов-победителей за их увечья, за потерю ими семей, крова, родных гнезд, разоренных войной. Карала нищетой содержания, одиночеством, безысходностью. Всякий, попадавший на Валаам, мгновенно осознавал: «Вот это — все!» Дальше — тупик. Дальше — тишина в безвестной могиле на заброшенном монастырском кладбище.
Читатель! Любезный мой читатель, понять ли нам сегодня ту меру беспредельного отчаяния, горя неодолимого, которое охватывало этих людей в то мгновение, когда они ступали на землю сию.
Ну и представьте себе, что за жизнь потекла в этих стенах. Видел я все это вблизи много лет подряд. А вот описать трудно, ах, как трудно! Особенно, когда перед мысленным взором моим возникают их лица, глаза, руки, их улыбки, улыбки существ, как бы в чем-то навек провинившихся, как бы просящих за что-то прощение. Нет, это невозможно описать. Невозможно, наверно, еще и потому, что при воспоминании обо всем этом просто останавливается сердце, перехватывает дыхание и в мыслях возникает невозможная путаница, какой-то сгусток боли! Простите…
Скажу только, что обворовывали их все, кому не лень, и даже те, кому было лень. Дело доходило до того, что на обед в столовую многие ходили с поллитровыми стеклянными банками (для супа). Мисок алюминиевых не хватало! Я видел это своими глазами. На вопрос кому-либо из них: «Что привезти из Питера?», мы, как правило, слышали: «Помидорку бы и колбаски, кусочек колбаски». А когда мы, получив заплату, приходили в поселок (так теперь стала называться бывшая центральная усадьба монастыря) и покупали десять бутылок водки и ящик пива, что тут начиналось! На колясках, «каталках» (доска с четырьмя шарикоподшипниковыми «колесами»), на костылях радостно спешили они на поляну у Знаменской часовни (там рядом была тогда танцплощадка). Для безногих инвалидов! Додуматься только! И был здесь же пивной ларек.
И начинался пир. По стопарику водки и по стопарику же ленинградского пива. Да если это «прикрыть» половинкой помидорки да куском «отдельной» колбаски! Бог мой, вкушали ли изощреннейшие гурманы подобные яства! И как оттаивали глаза, начинались светиться лица, как исчезали с них эти страшные извинительно-виноватые улыбки. Надо быть большим мастером кисти, что отобразить все это. Ведь это было не застывшее мгновение, а процесс, да еще какой процесс! А с каким упорством, с какой жаждой праздника (все, что отвлекало от беспросветной повседневности, и было праздником) они «поспешали» к туристическому причалу за шесть километров от поселка — посмотреть на красивых, сытых, нарядных людей. Перекинуться иногда хоть одной фразой с ними. Увидеть жизнь. Не хочу это педалировать, но добирались-то, опять же, на костылях, «каталках», колясках. Только «аристократия» (это те, у кого каким-то образом водились деньги) могла позволить себе приплыть на лодке. Конечно, на веслах, а уж если под мотором (стареньким, чихающем на каждом такте двухцилиндровике), то это уже было подлинной роскошью. Что там сегодняшний «Мерседес 600» — никакого сравнения!
С глубоким уважением относясь к творчеству Юрия Нагибина, хочу заметить о его рассказе «Терпение», написанном под впечатлением однодневной поездки на Валаам в каюте «люкс» на комфортабельном теплоходе. Сюжет банален. Для такого писателя, как Нагибин, — грех. Впрочем, не он один был перед ними грешен. Мы все! Никто не заступился за них! Никто не написал, не поехал в Москву, не попытался даже разбудить совесть советских бонз! Нечто это не грех? Грех! Незамолимый! Никого из них нет уже на белом свете, и никогда нам не испросить прощения у них за нашу черствость, и не вымолить прощения перед Господом. «Возлюби ближнего своего», — сказано в Писании. Как же мы забыли эту наиглавнейшую, гуманнейшую из заповедей Господних?!
Показать же богадельню эту туристам во всей ее «красе» было тогда совершенно невозможно. Категорически воспрещалось не только водить группы туда, но даже и показывать дорогу. За это строжайше карали изгнанием с работы и даже разборками в КГБ. Кто-то прорывался и все равно ходил туда. Но, разумеется, поодиночке или группочками по три-четыре человека. Надо было видеть потом опрокинутые лица этих людей, их шок от увиденного.
Особенно страшно встретить женщин в возрасте, потерявших мужей на фронте, и особенно получивших не похоронку, а извещение «пропал без вести». Ведь некоторые из них свершали самые настоящие паломничества по таким заведениям, пытаясь отыскать своих единственных мужей, сыновей, братьев. Моему поколению явление это памятно: многие инвалиды принимали мужественное решение и добровольно обрекали себя на этот кошмар, лишь бы не быть для семьи обузой. В этом была истинная любовь к ближним своим, самопожертвование и человечность.