Валентин Распутин
Шрифт:
— Интересно ты, мать, рассуждаешь.
— У какой матери середь своих ребят силы не прибудет? Чё тут говореть! Да ишо если столько не видала их. Мне тоже охота под послед словом с вами перекинуться. Я от рук, от ног последнее отыму, а голосу добавлю. А он и сам идёт, без меня. Я только зачну, а дальше он сам, покуль не устанет. От начать, правда что, тяжело. Вроде сперва на вышину надо запрыгнуть. И одышка ишо берёт. От и сичас. Погодите».
«— Побудьте. Я не стану вам надоедать, я тихонько. Лежу и лежу. Это я сичас разговорелась, долго не видала вас. От радости сама над собой не владею. Потом я молчком буду. Вы занимайтесь своим делом, каким охота, а я за день хоть раз на вас взгляну, и мне хватит…
Старуха счастливо умолкла, но не
— Глаза открою: вы тут, возле. Сичас, кажись, взлетела и полетела бы куда-нить, как птица какая, и всем рассказала бы… Господи…»
И мир вокруг, и комната, где лежала Анна, озарились иным светом, этот свет бесследно стёр все давние беды и страдания матери:
«Солнце теперь доставало до потолка и сверху вторым своим светом расходилось по сторонам. Всё здесь было знакомо, всё было родное старухиным ребятам, и всё, казалось, чутко повторяло мать: заговаривало вместе с ней или умолкало, вглядывалось в них с ласковой и горделивой настойчивостью и отзывалось тихим, неназойливым вниманием. Не верилось, что изба может пережить старуху и остаться на своём месте после неё, — похоже, они постарели до одинаково дальней, последней черты и держатся только благодаря друг другу. По полу надо было ступать осторожно, чтобы не стало больно матери, а то, что они говорили ей, удерживалось в стенах, в углах — везде».
И вновь — неукоснительная правда. Писатель словно открыл завесу над жизнью людей, с которыми решил познакомить читателя, и эта жизнь предстала без всяких утаек и преувеличений, такая, какая есть. И даже удивишься, если найдётся охотник что-то оспорить в этой картине жизни: да что же тут прибавлено или убавлено, если автор и не пытался вести героя туда, куда тому не надо, и не подсказывал герою того, что тот не хотел сказать!
Может быть, на вопросы, откуда берёт писатель своих героев и как он сохраняет в неприкосновенности правду их судеб и характеров, ответил отчасти сам Валентин Распутин в нашей беседе, опубликованной, как упоминалось, в 2002 году:
«Я в предисловии к двухтомнику [12] написал, что если бы мне было дано две жизни, то и тогда мне не хватило бы времени описать всех интересных людей даже своей родной деревни в сорок с небольшим дворов. Люди самые обыкновенные, но в каждом было что-то такое, что сразу замечалось тогда, в детстве, и что теперь, с возрастом, отыскивается в их облике трудней. А то, давнее, впечатление осталось навсегда: у каждого была своя речь, своё отношение ко всему на свете. Есть у меня рассказ „Тётка Улита“. В нём я описал свою односельчанку, совершенно замечательную старуху. В жизни у неё удивительная по красочности, по меткости речь. И своё, какое-то дотошное, отношение к жизни, страсть доискиваться до корней. Эта тётка Улита появляется у меня в рассказах и повестях не один раз, только не везде она названа своим именем.
12
Распутин В. Г. Избранные произведения: В 2 т. М.: Современник, 1997.
К примеру, в „Последнем сроке“ это — Мирониха, соседка старухи Анны, главной героини. И в последних моих рассказах тётка Улита присутствует. А казалось бы, незаметный человек. Но необыкновенный! Часто забывается какой-то человек и вдруг — всплывают в памяти его поступки, подробности его жизни, вспоминаются слова, которые он говаривал. Это, знаешь, похоже на тайное требование, не от него исходящее и не мною вызванное. Это какая-то третья сила говорит: „Вот ты забыл об этом человеке, а он достоин того, чтобы о нём написать“».
С заглядом вперёд
Тогда, во время упомянутой беседы, я спросил писателя:
— Эти повести — своего рода художественные прозрения? Или настоящая литература и должна исследовать жизнь с заглядом вперёд, с глубинным пониманием
Валентин Григорьевич ответил:
— Те перемены, социальные и нравственные, которые приносило время, — они невольно откладывались в сознании, в душе. Первые мои повести «Деньги для Марии», «Последний срок»… в них шла речь о переменах, которые случились в деревне, в крестьянской артели, в крестьянском обществе. Эти нравственные перемены тогда ещё мало были заметны, но уже чувствовались. Происходил поворот к индивидуализму, который никогда не был присущ русскому крестьянину и который сейчас начинает проявляться во всей своей безобразной наготе. А тогда это чувствовалось лишь по сравнению с первыми послевоенными годами, когда люди в деревне жили, как одна семья, помогали друг другу переносить лихолетье.
Повесть «Деньги для Марии» написана в шестьдесят седьмом году, тогда уже, пусть малозаметно, чувствовалось, что каждая деревенская семья замыкается в себе. В «Последнем сроке» это показано ещё нагляднее: семья, которая была слитным организмом, жила, как один корень, начала разъединяться.
Отток из деревни в город увеличивался. И если создавалась молодая семья, то она ставила свой дом не на родном подворье или около него, а ставила отдельно, часто вдалеке. Это географическое расстояние превращалось в нравственное отъединение.
Дети старухи Анны, которые разъехались в разные стороны, встречаясь дома накануне смерти матери, уже не понимают друг друга. Их соединяют только воспоминания о днях, которые они провели когда-то в отчем доме. Тут они искренни, тут их чувства неподдельны. Но как только разговор заходит о современной жизни, они понимают друг друга всё хуже и хуже. Одна из моих героинь, Таньчора, самая любимая дочь старухи, уехала куда-то на Украину, её ждут не дождутся в доме умирающей матери. Может быть, она опаздывает по уважительной причине, а может быть, очерствела больше других. Критики тогда писали, что вот, мол, Распутин выводит некую закономерность: чем ближе человек к родной земле, тем он нравственнее, тем больше в его душе доброго и чистого. Скажем, Варвара уехала совсем недалеко, в район, поэтому свои истоки она ещё помнит, хотя и не скрывает отчуждения. Люся оказалась в городе, эта уже с трудом понимает родных. Илья помыкался по белому свету, отвык от дома, ему приходится делать усилия, чтобы вспомнить о родстве, восстановить душевную близость с братом и сёстрами. И только Михаил, который остался в родительском доме, этот грубоватый, пьющий человек, сохранил в себе больше всех. С ним всё, что он получил от рождения. Последние страницы повести свидетельствуют, что он-то, может быть, и оказался самым нравственным из всех детей старухи Анны.
Врачующее слово — «Господи»
Вдумчивый читатель обратит внимание на православный дух многих страниц повести «Последний срок». «Откуда это? — удивится иной. — Книга написана в конце шестидесятых годов. Попробуй тогда заикнись о православии! Да и писатель-то в молодости, наверное, был атеистом. Нет-нет, не надо натяжек…»
Но не будем горячиться. Старухе Анне восемьдесят лет, она с достоинством напоминает о себе и о своей подружке Миронихе: «Мы ить крещёные, у нас Бог есть». И всякий раз свои воспоминания о прожитой жизни, предсмертные видения, которые не только не пугают её, но просветляют и умиротворяют её душу, связывает она с Божьим промыслом. То ей слышится небесный ангельский звук:
«В ушах легонько зазвенело дальним приятным звоном, и так же неожиданно, как возник, этот звон прекратился. Старуха стала вспоминать, откуда он мог взяться, и решила, что он сохранился в ней ещё с той поры, когда она была молодой, — тогда она часто его слыхала и запомнила на всю жизнь. Он не мог обмануть её, он был живой.
— Господи, — прошептала старуха. — Господи».
То утренний свет, как посланец жизни, опять возвратит ей надежду — дождаться небесного обещания судьбы, приезда дочери Таньчоры: