Валентин Распутин
Шрифт:
«Толстой дал масштаб русскому писателю…»
В 2003 году в Туле на торжествах по случаю 175-летия со дня рождения Льва Николаевича Толстого Распутин произнёс речь об этом титане русской литературы. Тут можно было говорить о многом, «растекаясь мыслью по древу»: автор «Войны и мира» позволял, к примеру, толковать о его роли в духовном возвышении не только литературы, но и самого народа. Валентин Григорьевич выбрал, как всегда, тему стержневую, главную для нынешнего нашего самочувствия: откуда, из каких недр явился гений, кто напитал его великими творческими силами? Подступаясь
«Вот секрет Толстого. Мы все умничаем над народом, ибо прошли гимназию и университет, ну и владеем пером. Толстой один из нас, может быть, один из всей русской литературы, чувствует народ как великого своего Отца, с этой безграничной к нему покорностью, послушанием, потому особенно и нежным, что оно потихоньку, и будто кто-то ему запрещает. Запрещает, пожалуй, вся русская литература „интеллигентностью“ своею, да и вся цивилизация, к которой русский народ „не приобщён“».
И далее уже от себя:
«Все мы, должно быть, вышли когда-то из мужика. Высокородный Толстой, рождённый графом и прекрасно знавший и описавший высший свет, точно ещё в молодости, подготовляясь к писательской работе, прошёл весь свой родовой путь в обратном направлении к его истоку, прошёл пешком по крестьянской Руси от графа Толстого и князя Болконского до какого-нибудь мужика Акима и Платона Каратаева, внимая тысячам голосов и тысячам лиц, укладывая в душу зёрнышки и даже пылинки развеянных истин, всё вбирая, что преждевременно отошло, всем, чему нет вины в предстоящей работе, запасаясь, участвуя в военных кампаниях и народных собраниях. Уходил в этот долгий путь в барском платье, а возвращался в Ясную Поляну с батожком и в крестьянской рубахе с пояском. Толстой не рядился под мужика, ему свободнее было в мужицкой одежде и с мужицким лицом.
Вот отчего и оказалось под силу молодому Толстому взять под распашку всё огромное поле, называвшееся Россией, во всей населяющей её толще и во всех проявлениях. Во всей населяющей толще — от крепостного до императора. Теперь мужицкий граф Толстой всё это хорошо знал и теперь, спустя полвека после события, уже по остывшим следам вновь провёл Россию через Отечественную войну с Наполеоном. Это был подвиг, подобный подвигу Кутузова…»
Толстой указал собственным примером путь для любого художника, святой источник для любого таланта. Размышление Распутина об этом было продолжением и его собственного творчества, и его взгляда на произведения каждой эпохи.
И ещё одно в наследии классика отметил наш современник — высоту писательского звания:
«Толстой дал масштаб русскому писателю в трагические и горькие периоды русской истории — масштаб, под который затем подходили Достоевский и Шолохов. И если бы нам дозволено было представить, будто многострадальной душе Льва Николаевича дано было выбирать обитель себе в одной из его книг, она бы предпочла, осмеливаемся думать, не какой-нибудь из его коротких нравоучительных шедевров вроде „Чем люди живы“ или „Много ли человеку земли нужно“, а её многострунную величественную „Войну и мир“. И слушала бы, слушала неустанно торжественный, в широком разливе рокот волн, из которых строка за строкой мерно и ритмично складывается эта прекрасная сага».
Воспитай ученика…
Осенью 2000
К тому времени у Валентина Григорьевича ухудшилось зрение, да и общее состояние здоровья не радовало. Но он согласился заниматься с молодыми одарёнными земляками. От институтской зарплаты наотрез отказался…
Что касалось набора студентов, то мы не сомневались: в Иркутске и области найдётся немало способных ребят и девчат. Каждые два с половиной года писательская организация проводила конференцию начинающих литераторов. Только в последних трёх участвовало несколько десятков молодых прозаиков, поэтов, драматургов.
Оставалась одна проблема: студенты-заочники вряд ли смогли бы дважды в год приезжать в Москву на экзаменационные сессии. Чтобы добраться с берегов Ангары до столицы и жить там каждый раз в течение месяца — едва ли кто из ребят нашёл бы для этого деньги. Без помощи властей проект был обречён.
Во время приёма у губернатора московских гостей праздника мы, трое закопёрщиков, обратились к нему за помощью. Борис Говорин, мгновенно ухватив суть, ответил:
— У нас есть программа подготовки кадров для учреждений искусства области. За счёт бюджета мы учим ребят в театральных, художественных, музыкальных вузах. А почему нельзя прибавить к этому списку Литературный институт?
После возвращения в Москву Сергей Николаевич Есин прислал мне письмо:
«< 10 октября 2000 г.>
Дорогой Андрей Григорьевич!
Через неделю после всех московских хлопот, когда появляется возможность посмотреть и на недавно минувшее, я ещё раз хочу поблагодарить Вас за те поразительные дни, которые провёл в Иркутске. Естественно, через Вас я выражаю свою огромную благодарность Валентину Григорьевичу Распутину. Я всегда считал его выдающимся художником нашего Отечества, но ещё раз убедился в том, что он ещё и выдающийся человек. На фоне совершенно обезлюдевшей российской действительности я под „человеком“ по-прежнему, по-горьковски, понимаю Человека с большой буквы. Я не знаю, что выше: великий писатель или крупный человек. Нам всем (может быть, это кому-то и не понравится) учиться у него и учиться.
Андрей Григорьевич! Это общая часть. Я хочу напомнить Вам, что все мои предложения остаются в силе. Институт и Учёный совет заинтересованы в появлении Иркутского семинара. Учитывая сложное состояние здоровья Валентина Григорьевича, я отчётливо понял ещё в Иркутске, что этот литинститутский семинар Вам надо вести с ним вместе. У меня тоже есть помощник, и это позволяет мне выполнять целый ряд других обязанностей.
Повторяю Вам условия, о которых мы говорили. Семинар будет идти в течение года в Иркутске, по нормам заочного отделения. Что же касается академической части, то студенты будут приезжать в Москву. Вы помните, что губернатор дал нам почти твёрдое обещание, что дорогу студентов в Москву и обратно он оплатит. И это, конечно, мудрое решение, потому что это делается во славу области.