Валькины друзья и паруса
Шрифт:
Стало тихо-тихо, и день потемнел.
Поникший Валька стоял над черепками и не понимал, как это случилось: было всё хорошо и вдруг в одну секунду стало плохо.
Он чувствовал, что совершил ужасное дело. Это была любимая папина пепельница — смешная собака с розовой пастью. Она казалась такой же вечной и прочной, как дом, как деревья, как земля. И такой же нужной. Она была всегда, эта весёлая собака.
И вот — черепки. Из-за Вальки.
Самое страшное было то, что никто не закричал на Вальку, не потащил в угол,
— Так, допрыгался. Приедет папа — он с тобой побеседует. Помнишь его ремень?
Валька помнил. Это был широченный ремень с жёлтой пряжкой и аккуратными круглыми дырками в два ряда. Папа никогда не носил его, он точил на нём бритву. Это был ремень для бритвы.
Неужели не только для бритвы?
Придавленный несчастьем. Валька вышел во двор и забрался на чердак. Здесь пахло землёй и сухим деревом. Солнце пробивалось пыльными полосками. По железной крыше стучали клювами воробьи, а за старым сундуком скреблись мыши.
Валька просидел в тесном углу целый час. Или целый год. Он слышал разные голоса: и радостные, и тревожные. И молчал. А потом ему прямо на колено опустился мохноногий щекочущий паук, и Валька, вздрагивая, полез к выходу. Будь что будет. Лишь бы не остаться навсегда в этом сумраке с паутиной и мышиной вознёй.
Медленно двигая ногами, он пошёл в дом. Остановился на пороге и стал смотреть в пол.
— А, явился, преступник, — сказали ему. Валька глянул туда, где раньше лежали черепки. Черепков уже не было, а на их месте стоял рыжий мохнатый конь. Ростом с большую собаку Пальму. На блестящих зелёных колёсах. Как настоящий.
Но зачем он здесь, этот конь? При чём здесь конь, если Валька грохнул пепельницу?
И что сейчас будет?
— Валька, — услышал он голос, от которого немного отвык.
И увидел отца.
— Валька, глупый…
Валька зажмурился и бросился к нему. За помощью, за прощеньем. И, прежде чем уткнулся в знакомый жёсткий пиджак, он успел крикнуть:
— Я больше не буду разбивать твоих собак!
И, уже подхваченный большими руками, всхлипывающий и счастливый, он повторил, прижимаясь щекой к отцовскому плечу:
— Не буду разбивать…
— Эх ты, малыш, — тихонько сказал папа. — Ну, перестань.
Валька приоткрыл глаза, посмотрел вниз и сквозь мокрые ресницы увидел блеск золотистой конской гривы.
Но сейчас не заплачешь, не уткнёшься в пиджак. Потому что дело не в фаянсовой собаке. Разве помогут слезы?..
Конечно, дома придётся всё рассказать. Это неприятно, но не страшно. Лишней беды от этого уже не будет, и помощи тоже. А что делать в школе?
За домом, за снежным валом сугробов слышались ребячьи крики. Там Андрюшка вёл с Толькой Сажиным бой за крепость. Один раз крики стали особенно громкими, потом хрипло затрубил горн, однако сигнал оборвался на половине.
Вальку не трогал шум сражения.
И когда вдруг появился перед ним Андрюшка, Валька сразу не понял, что ему надо.
— Валька, встань…
Боже мой, что людям надо? Все только и знают: Валька, Валька, Валька! Оставьте Вальку в покое!
— Ну, Валька… — Голос Андрюшки звучал жалобно и требовательно. Валька тихо сказал:
— Уйди.
— Ну, Валька. У Павлика идёт кровь.
У кого-то идёт кровь. А при чём здесь он?
— Валька…
Однажды тоже не хотелось вставать. В лагере. Он до двенадцати просидел у костра, а в три надо было подниматься на встречу солнца. А его как свинцом придавило. Но кто-то сказал: «Солнце всходит в три тридцать…» И Валька вскочил. Ведь в самом деле — солнце должно взойти через полчаса. Его не остановишь. Надо встать.
Валька шевельнулся. Потому что в Андрюшкиных словах прозвучало то же требование немедленного подъёма. Ты сидишь, а у кого-то беда. Кровь идёт. Пусть у тебя хоть тысяча несчастий, но у кого-то — ещё одно.
— Ну, Валька. Ну, пожалуйста, встань.
Встань, Валька. Это так же обязательно, как восход солнца.
— Почему у него кровь? — сказал Валька и поднялся. Рывком.
Штурм был горячий, и Павлик, маленький горнист крепости, заиграл боевой сигнал. Он забыл, что у старого горна металлический, а не пластмассовый мундштук.
Была сорвана с губ кожа. Ребята сгрудились у столба под фонарём и бестолково топтались вокруг раненого горниста. Павлик не плакал. Он только наклонил голову, чтобы кровь не пачкала пальтишко, и испуганно смотрел, как чёрные капли дырявят снег.
— Надо же было догадаться… — сказал Валька. Торопливо схватил пригоршню снега и прижал к губам Павлика.
От ладони и от тёплой крови снег таял, превращаясь в кашицу.
— Он даже не заметил сперва, что губы примёрзли, — сказал Толька Сажин.
— Домой надо, — сказал Валька. — Здесь ничего не сделать.
— Домой нельзя, — объяснила Ирка-скандалистка. — Дома ему попадёт.
— За что попадёт? Что ты чепуху городишь! У человека беда, а ему попадёт.
— Нет, правда, — тихонько сказал Андрюшка. — Его всегда за такое ругают.
— Порядочки… — процедил Валька. — А ну, дайте платок. У кого есть?
Платок нашёлся у Ирки. Валька приложил его к губам горниста, но тонкая ткань быстро промокла. Валька снял шарф и прижал его к платку.
— Держи так. Пошли ко мне.
Мысли о сегодняшней беде слегка отодвинулись, дав место тревоге за малыша-горниста. Они всей толпой ввалились в тесную кухню.
— Тихо вы… — прикрикнул Валька. Дома ещё никого не было. Он сдёрнул с Павлика пальто и валенки и уложил его в комнате на диван. Вверх лицом. Кровь шла уже не так сильно.