Валькирия в черном
Шрифт:
– Так ведь ее сожгли там, эту ведьму, эту тварь.
– Любовь Зыкову?
– А говорите, что все знаете.
– Я не сказала, что знаю все, – Катя заглянула в лицо повара Ермолюка. (Невзрачный, невысокий, лет сорока, в помятых брюках, со впалыми щеками, под мышкой держит аккуратно свернутую белую форменную поварскую куртку с золотыми пуговицами.) – Как такое могло быть, что ее сожгли в цеху? Ее ведь увезли из Электрогорска в Москву, в тюрьму.
Хотелось еще добавить – ее ведь снимали для учебной кинохроники сотрудники
– Ее потом привезли сюда к нам, мне мать рассказывала, в город, то ли на очные ставки, то ли чтобы на месте все показала сама – там, в лагере. А народ вышел на улицы. Родители школьников – тех, которые умерли от ее яда, и тех, кто в больнице еще оставался. И вообще, все горожане. Эти ваши менты они ничего не сумели сделать с толпой. И толпа ее схватила и потащила к цеху гальваники. И там ее бросили в емкость и включили рубильник, дали заряд на тысячу вольт. Она сдохла, сгорела. На старом кладбище ее могила.
– Что же там похоронили – горсть пепла? – спросила Катя.
– Можете сами убедиться, на кладбище – могила, там нет имени, но все в городе знают. Все дети Электрогорска знали… Я сам туда ходил с ребятами, когда мы в школе учились.
– А как ее поймали, ваша мать вам не рассказывала?
– Схватили, арестовали.
– А я могу утром побеседовать с вашей матерью?
– Она умерла два года назад.
– Извините. Мне нужно с кем-то поговорить из ваших земляков, пожилых, кто помнит, возможно, какие-то детали.
– Сходите в пятую школу, – сказал повар Ермолюк. – Они ведь все там учились, те подростки, которых она убила. Учились в одном классе, а летом в лагерь родители их отправили. Лагерь был от завода – тут совсем недалеко, красивое место было в сосновом бору. Все лучшее – детям, завод тогда старался, не то что сейчас. Мама моя так говорила, не уставала повторять. Мы – дети рабочих. Моя мама тоже училась в пятой школе, в том году, как она рассказывала мне, как раз перешла в третий класс. А те были старшеклассники, им всем было лет по четырнадцать-пятнадцать.
– Пятая школа где находится?
– Садитесь на трамвай, остановка – «Сквер», проедете фармацевтическую фабрику, потом остановка «Заводской проспект», следующая – «Школа».
Повар Ермолюк, родившийся десятилетием позже событий, о которых он так страстно рассказывал, расстался с Катей во дворе УВД.
Катя вернулась в отдел и до восьми утра внимательно читала отксеренные копии протоколов допросов (она же обещала Гущину), затем она зашла в круглосуточный «Макдоналдс» на углу и заказала большой эспрессо. Паренек за кассой жизнерадостно предложил ей завтрак с «макмаффином и апельсиновым соком».
Катя от завтрака отказалась. Не то чтобы она опасалась есть в городе, в котором тема «отравления, интоксикации» вот уже более полувека являлась «болезненной», однако…
Сделав глоток горячего крепкого кофе, она посмотрела на картонный
Вот так и развивается паранойя. В таких городах, в «которых всегда что-то случается», паранойя прилипчива как грипп…
Электрогорск давным-давно проснулся. Трамвай брали штурмом пассажиры. Катя, заставив себя проглотить весь, весь(!) чертов электрогорский кофе до капли, втиснулась, заплатила за проезд и через турникет пробралась в переполненный салон.
Ароматы Электрогорска ударили ей в нос – дешевые духи, чеснок, отрыжка похмелья, запах копченой рыбы, аромат антоновских яблок, малосольных огурцов, укропа и мяты, добавленной в крепкий утренний чай.
От мяты, а может, от бессонной ночи, от голода закружилась голова. Катя ощутила себя легкой, как отпущенный к небу шарик.
В отделе, возможно, ее ждут важные новости – из больницы, со вскрытия, но все это потом, позже.
Сейчас трамвай – электрогорский призрак – везет ее в прошлое, в пятую школу, где «они все учились». Да, когда-то учились, так давно, что и не вспомнить…
Катя вышла на остановке «Школа»: за оградой массивное здание желтого цвета, фасад в стиле сталинского ампира, шесть этажей, на первом – явно спортивный зал с большими окнами. Сбоку – современная пристройка из бетона и там тоже целый спортивный комплекс.
До начала учебного года оставались считаные дни. Учителя уже занимали исходные позиции. Катя показала охраннику удостоверение и спросила, где она может поговорить с директором школы. Но ей предложили подняться на второй этаж к завучу Ильиной.
На втором этаже кипел косметический ремонт – таджики-рабочие красили оконные рамы, старый вощеный натертый до блеска паркет прикрывал полиэтилен. В школьном туалете «для мальчиков» меняли двери в кабинках, исписанных сентенциями прошлых поколений школяров. На шаткой стремянке балансировал некто в спортивном костюме и лохматой шваброй аккуратно чистил лепнину.
За всеми работами наблюдала полная брюнетка лет пятидесяти в строгом деловом костюме. На плечи, чтобы не запачкаться краской и побелкой, она накинула синий рабочий халат.
«Таких халатов сейчас и не найдешь, – подумала Катя. – Все робы да спецовки оранжевого цвета. Это винтаж, наверное, когда-то из дома принесла, так с тех пор в кабинете в шкафу и висит».
Катя представилась завучу Ильиной по полной форме, вежливо и важно, с предъявлением удостоверения. И тут же беспокойство отразились в черных как ночь глазах завуча Ильиной.
– Неужели наши ученики что-то натворили? – спросила она тревожно.
– Нет. Дело гораздо хуже. Вчера вечером тут у вас, в городе на банкете в ресторане произошло массовое отравление. – Катя по укоренившейся привычке слегка опережала официальную версию (факт отравления эксперты еще не подтвердили). – Несколько человек сейчас в больнице, в тяжелом состоянии. Один… одна умерла.