Валькирия в черном
Шрифт:
Сделала глоток, второй, третий. В кафе полно молодежи. Половина уткнулись в ноутбуки. Половина мечтательно пялится в панорамное окно, потягивая кофе из фирменных кружек «Старбакс». А мимо чешет трамвай.
Промчался…
Лето на исходе…
Скоро в школу…
Скоро в чертову пятую школу…
Сестры Архиповы, как узнала Катя в больнице, предъявив свое удостоверение, находились вдвоем в одной палате «повышенной комфортности, платной». В коридоре Катю встретил оперативник в штатском, сидевший на банкетке.
– Одной капельницу поставили, а другая, младшая, вышла во двор
Катя поблагодарила его за информацию и подошла к дверям палаты, постучала вежливо. Никто не ответил, и она вошла.
Много света и воздуха, большое окно открыто, штора колышется от ветра. Постель у окна смята и пуста. На постели у стены сидит в подушках крашенная в пегий какой-то, контрастный цвет девушка в спортивных брюках и белой футболке. На футболке алеют свежие пятна крови, рядом капельница, и девушка словно прикована к этому агрегату, но не замечает его, потому что все ее внимание целиком поглощено планшетом Ipad, что приткнут у нее на животе.
И сразу бросаются в глаза две вещи: девушка в недалеком прошлом – коренастая, не толстушка, но полная… то есть была, а теперь будто потеряла в один момент половину своего веса. Лицо осунулось, под глазами коричневые тени.
И второе – девушка не притворяется, что не замечает гостя в палате. Она поглощена компьютером, она слушает музыку.
– Привет. Классная песня. Это «Abney park»? Я тоже их люблю.
Офелия вздрагивает.
– Вы кто? Я думала, это медсестра.
– Здравствуй, Офелия. Я из полиции, капитан Петровская Екатерина. Можно с тобой поговорить?
– Можно, – Офелия кивнула. – А какая песня у них вам больше нравится?
На экране планшета шел клип панк-группы «Abney park». Музыканты – прикольные личности, одетые словно для карнавала. Одна из девушек бэк-вокала танцевала в кожаном корсете, длинной юбке с широким корсажем. И Катя вспомнила показания свидетелей – многие, точнее, почти все они на банкете, обратили внимание на странный наряд Офелии. А девушка просто копировала своих кумиров-панков, только и всего.
– Мне нравится их песня про летучий пиратский корабль, – сказала Катя.
Офелия оторвала взгляд от планшета. Если это был тест… если таковы тесты юных, то, наверное, тест пройден.
– У нас даже диска не купишь, я все из Интернета качаю. Это вот прямо про меня песня.
Звучала «Dear Ophelia» – «Дорогая Офелия, милая Офелия, я люблю тебя…».
– Классная песня, – повторила Катя, садясь на кровать в ноги девушки. – И помогает ведь. Правда, помогает отвлечься?
– Нет. Я просто не хочу смотреть, как в меня иголки втыкают, – Офелия кивнула на капельницу. – Заколебали. Но это нужно, а то ведь сдохла бы.
– Я понимаю, что тебе очень больно сейчас говорить про сестру, про Гертруду, но я должна… мы должны найти, кто ее убил, кто хотел убить вас всех.
Офелия молчала. Песня «Офелия, я люблю тебя» кончилась. Крутые панки запели «My life» – «Моя жизнь…».
– Вот эту песню Гера любила, хотя она всегда предпочитала Иглесиаса. Это потому, что он ей нравился как тип парня… она от
– Нет, Офелия, к сожалению, мне не довелось.
– И мертвой… мертвой тоже?
– И мертвой не довелось. Осмотр тела делали без меня.
– Я бы хотела увидеть ее в последний раз.
– Офелия, последний раз был там, на празднике у реки.
– Там был ад. Я не хочу это помнить.
Катя встала и подошла к окну. На скамейке возле клумбы с чахлыми больничными цветами сидели двое – молодой мужчина могучего сложения и девочка, тоненькая как былинка. Охранник Киселев и Виола Архипова. Киселев курил, девочка теребила его за рукав. И вот он достал из кармана пачку сигарет и угостил ее. Поднес зажигалку.
– Твоя младшая сестра что, курит? – машинально спросила Катя.
– Ага. Маме скажете?
– Ты сама не скажешь?
– Зачем? У нее теперь и так – вечная ночь.
Катя посмотрела на нее. Прав, прав Гущин – за такие жертвы легко стоять горой. Жалость… Сердце сжимает жалость и сострадание.
– Надо было мне тоже умереть, – сказала Офелия. – Зачем меня спасли?
– Потому что хотели, чтобы ты жила. И сестра твоя младшая, и бабушка. И Гертруду бы тоже спасли, если бы это было возможно.
– Вы не понимаете. Я не знаю, как мне жить дальше.
– Ты очень любила сестру?
– Вы не понимаете, – повторила Офелия и выключила планшет. – Я любила ее больше всех на свете, а порой ненавидела. За то, что она меня жалеет. Что родители ею всегда восхищались. А меня даже лечить не стали.
– Лечить тебя?
– А, вы про это еще не знаете. Все равно потом узнаете, у меня с рождения, как это называется… «родовая травма», – Офелия дернулась под капельницей. – Я обожала Герку. Я ненавидела все эти ее конкурсы красоты, что она щелкает как орехи всех этих парней, мужиков, которые возле нее… всегда, вечно возле нее. Порой я ненавидела ее так сильно, что хотела… желала, чтобы она умерла. Чтобы ее не существовало вовсе, никогда. А потом…
Катя слушала то, что бормотала эта юная жертва под капельницей. При классическом раскладе чем не мотив для убийства – зависть, ревность. Но это Электрогорск, и, кажется, тут не место классическим схемам.
– И что потом?
– А потом она приходила в мою комнату. Несла какую-то смешную чушь, ерошила мне волосы, затем сама же за расческу бралась. Мы разговаривали обо всем. И она все, все понимала. Она меня понимала. И мы были вместе, двое как одно. У вас есть сестра?
– Нет.