Валькирия. Тот, кого я всегда жду
Шрифт:
— За себя, говоришь, — повторил вождь. Нагнулся, выдернул и дал мне стрелу: — Докинь обратно, если не врёшь.
Мне говорили потом, я покраснела. Это я вру? Я не сумею?.. Я встала к ним спиной и оттянула тетиву до правого уха. Я целилась из-под горы, да и ветер теперь только мешал; ну так что же! Стрела ушла ввысь со шмелиным гудением, и я тотчас увидела — не оплошаю. Кованое жало грянуло в ворота. Затрепетало длинное древко.
— Ишь ты, — сказал Мстивой с чем-то похожим на уважение. — Ладно, веди, удалец. Уговор так уговор.
И я пошла с ним по тропинке
Ворота распахнулись навстречу. Дядька Ждан стоял посередине: кому встречать гостей, как не ему. Он даже улыбался, но неуверенно, и губы были серые… ещё бы.
Потом я увидела мать. Она прижимала к груди наспех собранное угощение: хлеб и ковшик свежего молока. Она очень боялась, но страх за меня пересиливал. За цыплёнка и курица лютый зверь. Мать пошла прямо к Мстивою, протягивая нехитрую снедь. Так ведётся: в каком доме поел, там становишься за своего, там озоровать уже не моги.
…Вождь споткнулся и замер, точно грудью налетев на копьё. Так, будто подали ему не молоко, а болотную воду, кишащую пиявками и червями. Несколько воинов разом шагнули вперёд, заслоняя его, хватая мечи… а тот плотный парень прямо побелел и взмолился:
— Бренн! Лез ва!
Но вождь уже справился с собой. Покачал головой и ответил на том же чужом языке:
— Пив грайо э кен гвеллох ха ме…
Взял у перепуганной матери ковш, поблагодарил и спокойно, не торопясь, выпил всё до конца. По нему не было заметно, чтобы что-то стряслось. Но я откуда-то знала: стряслось, и такое, чему уже не поможешь. Такое, что, доведись им второй раз прожить минувшее утро, темнобокий корабль прошёл бы далече от нашего берега…
Дядька Ждан повёл примолкших варягов к себе в избу. Я слышала после, они прошли в дом по одной половице и первым долгом поклонились печи. Вправду, что ли, гости как гости…
Мой кузовок никуда не убежал со своего места. От Молчана не убежишь. Молчан лежал неподалёку, опустив голову на скрещённые лапы. А перед ним на пеньке сидел молодой малый в расшитых сапожках с загнутыми носами. Я знала его, он жил за болотом, мать его была словенкой, отец — весином из рода Чирка. Таких семей теперь было много, и дети рождались красивые и смышлёные как на подбор. Вот и мой паренёк удался хоть куда: волосы и бородка — весского бледноватого золота, нос — с курносинкой, а всё лицо наше, словенское, и глаза голубые, чуть-чуть раскосые. Девки сохли и ссорились из-за пригожего молодца, а я его почитала себе едва ли не братом. Весское имя его было Андом, что означало Подарок, словенское — Ярун. Хорошие имена и как раз по нему. Он сказал:
— Растолкуй своему глупому псу, что я не вор. Я нагнулась к Молчану, похлопала по загривку:
— Разумник ты мой.
Ярун потянулся, хрустнув плечами, и поднялся.
— Давай помогу.
Я вскинула глаза: обычно с меня помощи спрашивали. Но, видно, такой уж сегодня выдался день.
— А помоги, — сказала я Яруну. — Да пошли к нам. К нам
На краю леса я всё-таки отняла у него кузовок. Хорош буду я парень, если увидят. Пришлось позабавить Яруна рассказом, и он пообещал не выдавать.
Он внимательно рассмотрел корабль возле берега и двоих мореходов, оставленных сторожить. Ворота были раскрыты, и никто не помешал нам войти. Мстивой Ломаный держал слово, варяги вели себя действительно как гости. Когда Ярун увидал их вблизи, вооружённых дорогими мечами, уверенных в себе и друг в друге, я прямо услышала, как заплакала в нём душа, поражённая отсветом чужого и необозримого мира… Мира, в котором вселенная нашего рода была лишь крохотным островком… Этот мир пугал и манил одновременно, мы были детьми, первый раз выглянувшими за порог родимой избы…
Молчан прижимался к моей ноге и глухо ворчал, взволнованный множеством незнакомых людей. Я взяла его за ошейник и повела домой. Мать попалась навстречу запыхавшаяся, с горшком пареной морошки в руках. Видно, дядька и её призвал ухаживать за гостями.
— Малых побереги, — шепнула она мне на бегу. — В клети они…
Войдя во двор, я посадила Молчана возле клети и заглянула вовнутрь. Три кудрявые девчушки отчаянно завизжали, прячась за коробами, потом пригляделись против света и перевели дух. Недоставало Белёны.
— Она в задок собралась, — объяснили меньшие.
Добро, повременим. Я вытащила нож и уселась на пороге чистить грибы. И так вон уже сколько, бедные, дожидались. Хорошо хоть день простоял непогожим, не обманул. Мы сквасим грибы в дубовой кадушке со смородиновыми листами, укропом и чесноком, — даже теперь слюнки потекли, как подумала, — и старшая дядькина жена до весны будет заглядывать к нам, смущённо пряча за спиной пузатую мису… Кадка будет стоять в общем подполе, но у нас доподлинно знали — испортится, если другой, не я, крышку поднимет. Может, и верно.
А вообще-то мысли мои вертелись, точно ошпаренные ужи, и, конечно, всё вокруг варягов. Волнушки успели покрыть дно решета, когда я схватилась: Белёна! Давно пора было вернуться, если только ходила она точно в задок. Не иначе сестриц провела да и меня заодно. Деваху смазливую хлебушком не надо было кормить, дай покрутить подолом перед своим ли, перед чужим… И то сказать, самая пора в пятнадцать-то лет, мыслимо ли дождаться, покуда меня, коровищу, сведут со двора!
Молчан насторожил уши, но я оставила его у клети. Никто, кроме матери, не войдёт туда и не выйдет, а Белену я и сама как-нибудь разыщу.
Я угадала. Сестрице моей дела не было до материных запретов, своего же умишка нажить ещё не успела, не додумалась поостеречься чужих, перехожих людей, давно не видевших жён… Я нашла её неподалёку, у тына. Молодой варяг, тот самый товарищ вождя, прижал глупую к брёвнам и знай себе целовал.
Ой, что со мной стало!.. Не помню, как подлетела. Схватила обидчика за волосы, отодрала от сестры. Он зарычал и досадливо отмахнулся, но я первая сложила кулак и влепила ему в переносье. Очень уж мне хотелось его, бесстыжего, наказать.