Валькирия. Тот, кого я всегда жду
Шрифт:
— Эй, вальх! Скорей отойди, эта мачта срублена из берёзы!..
Они что-то знали про нашего воеводу. Вальхами в Северных Странах звали галатов. Мало ли где этот датчанин мог слышать про Мстивоя Ломаного и его гейсы. Конечно, он врал насчёт берёзы, кто же делает мачту из берёзы, просто хотел посмотреть, как вздрогнет варяг. Вождь не вздрогнул. Если бы я хуже знала его, могла бы подумать, что он и не слыхал. Начавшие смеяться датчане понемногу затихли. Мстивой подошёл к пленникам и спросил, здесь ли их вождь.
Отозвался рослый воин с седеющими усами и серебряной гривной на шее:
— Я всех их привёл сюда с Селунда… Они
Воевода молча кивнул. И ушёл, не оглядываясь.
— Эй, Асгейр, — позвал мой датчанин. — Таких, как ты, у них раньше привязывали к дохлому жеребцу и жгли между четырёх свай!
Асгейр тоже недаром был предводителем.
— А где они, Хаук, найдут здесь жеребца? Да ещё дохлого?
Хаук не задержался с ответом:
— Наш дракон пригодился бы…
Опять поднялся смех, как будто речь шла не о казни, а о весёлой пирушке. Вот бы знать, что в действительности у них на душе. Я подумала: а так ли держались бы в плену мои побратимы и в особенности я сама? Опытные люди сказывали, из плена можно сбежать. Бывало ещё — пленный враг постепенно делался другом, кончалось тем иногда, что и роднились. Но вот Хагена ослепили в плену. Да и этих датчан вряд ли ждала добрая участь. Чего себе пожелать — чтобы сразу убили, как Славомира?..
Пока я думала, Хаук внимательно посмотрел на меня — а глаза были синие-синие, как зимнее небо, — и вдруг сказал:
— Это я в тебя выстрелил, когда сходились. Не знал, что ты девка. Не то бы другой стрелой тебя уколол…
Хаук на северном языке значило Ястреб. Подходящее имя. Он разглядывал меня в точности как когда-то — целую жизнь назад! — Некрас у чёрного озера. Только у Некраса не были связаны руки. Да и заступник нынче сыскался неподалёку. Блуд сшиб наглеца со скамьи, ударив не сильно, но унизительно. Хаук еле поднялся и так повёл вывернутыми плечами, что я готова была поверить — сейчас лопнут верёвки! Нет, не лопнули. Викинг тряхнул сизыми волосами:
— Не так ты скор был в бою, как теперь, когда я связан.
Блуд не смутился и не растерял ни капельки яда:
— Потому ты и связан, как баран, что мы в бою были проворней.
Теперь взятый корабль шёл позади, и я иногда видела Хаука, сидевшего на скамье. Видела я и двоих мальчишек лет по пятнадцати, жавшихся к нему, как будто он по-прежнему мог их защитить. Датские отроки. Вот на кого я всего более походила бы в плену. Эти двое безусых не выучились скрывать страх и боль обречённости, издеваясь над победившим врагом. Порой Хаук что-то тихо говорил им, должно быть, подбадривал. Я оглядывалась на него… снова припоминала свой сон и думала о Том, кого я всегда жду. И пыталась понять, кого же я загоняла во мрак — Славомира?.. А вдруг — этого Хаука?
Вот беда! Мне бы рвать проклятую косу, припадать к ногам Славомира в чисто вымытых сапогах, которые никак не сохли на нём, потому что ноги внутри были холодными и не грели… мне бы в кузницу, ковать железные башмаки и медные короваи да разузнавать у старых людей ближний путь с этой земли — искать Славомира… живую и мёртвую воду дорогою промышлять…
Никогда-то не получалось у меня, что должно, чего ждали бы люди. Уже на датчанина загляделась.
Смерти нет — есть несчитаные миры и вечная Жизнь, рождающая
…Но и эти попрёки лишь тупо отскакивали от невидимого щита, бессильные, как стрелы на излёте. Это особенная усталость, если не может душа распрямиться, сладить с поклажей. Я бездумно смотрела вдаль на весёлое зелено-синее море и вздрагивала от беспричинного страха. А то натыкалась глазами на гордую сизоволосую голову за пёстрым бортом. Потом сделалось совсем всё равно, а глаза начали закрываться. Даже громкие песни, которыми веселили витавший дух Славомира, не могли меня разбудить.
Если бы вновь проснуться возле костра и увидеть его рядом с собой, стоящего на коленях…
Блуд потом говорил, спала я, как заколдованная. И всё это время рыжая девка смирно сидела подле меня, боясь отойти. Полонянка была красивая, кмети поглядывали. Захочется — продадим, не захочется — оставим служить. Она была корелинкой с западного берега моря и словенскую речь не понимала совсем. Блуд толковал с ней по-корельски, мне же почему-то и спрашивать не хотелось, как зовут. Разумная девка не домогалась узнать, что с нею будет. Радовалась уже тому, что приодели и накормили. И ничья лапа больше за волосы не цепляла…
…Всё же сон что-то делает с человеком, помогая многое вынести. За других не поручусь, но для меня это так. Уже стоял вечер нового дня и был виден наш берег, когда я проснулась, как политая холодной водой, и сразу вспомнила о Ведете.
Теперь-то я знаю, вождь всё время думал о ней. И над ним не властно было спасительное отупение, как надо мной. Верно сказывал мой мудрый наставник, вождю первая ноша. Он молча смотрел на придвигавшийся берег, держа правило.
С высокой кручи нас разглядели давно. И кинулись из ворот, сгорая кто завистью, кто беспокойством, кто любопытством, а Некрас — требовать у Славомира обещанный поединок… откуда им знать, что лучше бы не видать нам ни сражения, ни победы, ни богатой добычи!
Воинов нельзя обнимать, пока не очистятся, а лучше и не говорить с ними, но как не выбежать встречь, не порадоваться, что возлюбленные вернулись?..
Вернулись…
Велета стояла в воротах — к девятому месяцу брат совсем воспретил ей уходить со двора, из кольца оберегающих стен. Стоял рядом дерзкий Некрас, и подле него, рослого, она казалась ещё меньше и беззащитней. Она махала рукой, наверное, издали распознала на корме червлёную рубаху Мстивоя.
Корабль был готов заскрести килем по дну, когда рука Велеты вдруг замерла… и упала, как сломанный прутик. Она подалась назад и схватила себя за щёки, так, что следы ногтей остались надолго, и кровь отхлынула от лица. Судорожно обняла живот и начала клониться к земле. Я не помню, как пролетела на самый нос корабля, оттолкнула кого-то и с маху прыгнула в воду. Мне бы задуматься, а не выйдет ли худшей беды из-за меня, убившей в море двоих… да притом девки, ведь девку и близко к роженице нельзя подпускать… такой могла выйти моя подмога, что лучше бы её и не было…