Вальпургиева ночь
Шрифт:
Часть из них сгрудилась вокруг какого-то темного, лежащего на земле предмета – одни склонились над ним, другие с любопытством выглядывали из-за плеч. Императорский лейб-медик сошел с дрожек, приблизился; бабы боязливо раздались в стороны…
Перед ним на носилках лежала Богемская Лиза. Глубокая рана зияла на затылке. Схватившись за сердце. господин императорский лейб-медик покачнулся.
Кто-то рядом сказал вполголоса:
– Говорят, она встала перед южными воротами Града, на
Он опустился на колени и, сжав в ладонях голову старухи, долго смотрел в ее потухшие глаза.
Потом поцеловал холодный лоб, бережно опустил голову на носилки, поднялся, сел в карету.
Толпа дрогнула. Бабы молча перекрестились…
– Теперь куда? – дрожащими губами спросил кучер.
– Прямо, – прошептал императорский лейб-медик. – Прямо. Все время прямо и – прочь.
Дрожки бросало из стороны в сторону сначала влажными, туманными, вязкими лугами, потом мягкими колосящимися пашнями: кучер боялся деревенских проселков – смерть была б неминуема, заметь кто-нибудь в открытых дрожках сверкающую золотом униформу Его превосходительства.
Карличек без конца спотыкался, падал на колени, однако вновь поднимался, понукаемый вожжами.
Вдруг одно из колес провалилось, и дрожки накренились.
Кучер спрыгнул с козел:
– Приехали, ось накрылась!
Молча, словно это его совсем не касалось, императорский лейб-медик вышел из кареты и зашагал на своих длинных ногах в темноту.
– Экселенц! Погодите! Вред-то невелик. Экселенц! Экселенц!
Императорский лейб-медик не слышал.
По-прежнему шел прямо вперед.
Какой-то склон. Поросшая травой насыпь. Он вскарабкался наверх.
Низкая проволока; слабый, почти неощутимый ветер гудел в ней тихо и угрожающе.
Императорский лейб-медик перешагнул через нее.
Железная дорога убегала в последний отсвет ночного неба – как в бесконечность.
Императорский лейб-медик переступал длинными ногами со шпалы на шпалу, прямо, вперед и вперед.
Ему казалось, что он восходит по бесконечной, горизонтально лежащей лестнице.
Он не сводил глаз с далекой точки, в которой сливались рельсы.
«Там, где они пересекаются, – Вечность, – прошептал он. – В этой точке совершается преображение! Там, там должен быть Писек».
Почва начала вибрировать.
Императорский лейб-медик отчетливо ощутил под ногами дрожание шпал.
Шум, как от невидимых гигантских крыл, наполнил воздух.
«Это мои собственные, – совсем тихо пробормотал императорский лейб-медик, – я смогу наконец взлететь».
Вдали, в точке пересечения рельсов, возник какой-то черный ком и стал быстро расти.
Навстречу стремительно летел поезд с потушенными огнями.
– Это тот, кто исполняет желания! Я узнаю его. Он идет ко мне! – восторженно вскричал императорский лейб-медик, вперив неподвижный взор в стремительно приближавшийся локомотив. – Я благодарю Тебя, мой Бог! Ты послал его ко мне!
В следующее мгновение он был растерзан машиной.
Глава 9
БАРАБАН ЛЮЦИФЕРА
Поликсена стояла в ризнице часовни Всех святых Градчанского Собора. Погрузившись в воспоминания, она равнодушно предоставила Божене и какой-то незнакомой служанке облачать себя в ветхое, пахнущее плесенью одеяние; затканное потускневшим жемчугом, золотом и драгоценными камнями, оно было извлечено из разграбленной сокровищницы. Его надели прямо на белое весеннее платьице и теперь при свете высоких, толщиной в руку, свечей подгоняли булавками по ее стройной фигуре.
Как во сне прошли для Поликсены последние дни.
Сейчас они ожившими картинами проплывали перед ее взором – должно быть, им хотелось проститься с нею, прежде чем уснуть навеки; бесплотные, бескровные, призрачные, безразличные, они словно принадлежали какому-то другому, нереальному времени – медленно развертывались, облитые смутным матовым светом.
В паузах между картинами проступал темно-коричневый древесный узор старого, изъеденного червями шкафа – настоящее, казалось, хотело напомнить о своем существовании.
В памяти Поликсены остались только события, случившиеся после ее побега из Далиборки; она тогда долго блуждала по улицам, потом вернулась на липовый двор к домику смотрителя и до утра просидела с теряющим сознание от сердечных судорог возлюбленным, твердо решившись никогда больше не покидать его; все бывшее до этого: детство, монастырь, старики и старухи, пыльные книги и другие скучные, пепельно-серые предметы – все это казалось теперь невозвратимо потерянным, словно было пережито не ею, а мертвым, бесчувственным портретом.
Сейчас из-за черных кулис ее памяти доносились слова и призрачной чередой скользили образы последних дней…
Поликсена снова слышала речь актера, подобную той, в Далиборке, только еще более пронзительную, еще более страшную, обращенную к предводителям «таборитов», к ней и к Отакару. Это было в грязной комнате какой-то старухи по имени Богемская Лиза. Мерцала мутная лампа. Несколько мужчин сидели вокруг и слушали одержимого. Как и тогда в Далиборке, они принимали его за гусита Яна Жижку. Отакар тоже верил в это.