Вальсирующие, или Похождения чудаков
Шрифт:
Я держал руку на выключателе света, скрытом, как и всюду, под вешалкой.
Не оставалось ничего другого, как щелкнуть им. Зажегся свет.
– Жан-Клод!
Похоже, она увидела покойника. Была хуже, чем мертвенно-бледной: с зеленоватым, искаженным, напуганным лицом. В глазах застыл страх и еще навалом всякое другое. Не говоря о следах помады и прочей краски.
– Жан-Клод, – говорит, обалдело вращая глазами. – Это ты?
Движением бедер она освобождается от лежавшего на ней вялого типа, отвернувшегося к стене, чтобы не быть свидетелем кошмара.
– Жан-Клод, что происходит?
– Разреши представить тебе мою мать, – обращаюсь я к Пьеро.
– Здравствуйте, мадам, – говорит этот мудак.
– Это твой друг? – спрашивает она.
– Да. Это Пьеро, друг, о котором я тебе рассказывал и о котором писали газеты. Он не оказывает на меня дурного влияния. Скорее, я очень плохо на него воздействую.
– Вы что, с ума сошли, придя сюда?
– Если ты станешь задавать вопросы, мы сейчас же уйдем.
– Нет! Останьтесь!
Она взяла мое лицо в свои руки.
– Тогда помолчи, – сказал я ей. – И вымой руки.
– Сейчас.
Пока она возилась у раковины, я вытащил пушку и подошел к неподвижной человеческой массе на бордельной постели.
– Давай-ка, папаша, вставай!
И даю ему почувствовать холодный ствол. Я видел только его спину и лысину. Он дрожал, как мальчишка. И не смел подняться. Тогда пришлось стукнуть его.
– Я сказал, вставай!
Он вяло оборачивается, напоминая раздавленный нарыв. Лицо образцового отца семейства, искаженное страхом.
– Чего вы хотите? – спрашивает.
– Чтобы ты уматывал.
– Хорошо. Сейчас.
Не пришлось повторять дважды, как тот уже вскочил. Противоречить нам он и не собирался.
Все мы смотрели, как он пересек комнату, взял одежду на стуле. А пока одевался, мать вытирала тряпкой руки. Все у него было самое лучшее – нижнее белье «Эминанс», рубашка «Ровил», носки «Стем», ботинки «Батя», костюм «Сигран». Ей было жаль его.
– Отдай ему назад деньги, – сказал я.
– Сейчас.
Находит купюру в десять косых под подушкой и протягивает клиенту. Тот в замешательстве.
– Забирай! – ору. – Или заставлю сожрать ее!
Тогда он прячет деньги в пиджак.
– Тебя как зовут? – спрашиваю.
Вопрос его пугает. Делает вид, что не понял. Качает головой. Никак не хочет расстаться со своим инкогнито. Пришлось ответить моей матери.
– Его зовут Фиксекур. Альфонс Фиксекур.
– Ты не здешний?
– Нет, – продолжает она. – Он из Боэна, на севере.
– И где работает?
– В Электрической компании Франции.
– Адрес?
– Дом четырнадцать по улице Бронз.
– Есть дети?
– Пятеро.
Я сую в его мирное брюхо револьвер.
– И тебе не стыдно трахать мою мать?
Он начинает мямлить:
– Простите меня… Я же не знал…
– Ты похож, в сущности, на моего отца, ибо спишь с матерью в этой большой семейной кровати.
– Ну
– Тогда тебе не мешает заняться моим воспитанием и всем прочим…
– Я могу помочь с работой. В ЭКФ, если захотите…
– Ты симпатяга, но это ничего не даст. Мы в розыске.
– Вот как…
– А в тюрягу идти не хотим.
– Это понятно…
– Ты с тюрьмой знаком?
– Лично – нет…
– Тебе известно, как там воняет?
– Представляю… Грязью… И всем таким…
– Нет, не всем таким… Дерьмом!
– Ясно…
– Неясно… Одним дерьмом! А знаешь, что тебе достается на ночь в качестве снотворного?
– Нет…
– Онанизм.
– Ну…
– Иначе не уснуть. Некоторые парни проделывают в матрасе дырку, суют туда кусок своего мяса. Там никому не придет в голову трахнуть мать дружка! Можешь воспользоваться только пятерней!
У этого отца семейства был очень убитый вид. И еще больше, когда я уточнил суть своей мысли.
– Значит, коли мы отправимся в тюрьму, это будет по твоей вине.
– Почему?
– Потому что ты разболтал!
– Клянусь, я никому не скажу…
– Мы из тебя кашу сделаем, когда выйдем на волю!
– Я же сказал, что никому не скажу!
– Сматывай отсюда.
– Да… Вот… Я уже ушел…
Он был в дверях.
– Очки, – говорит мать. – Он забыл свои очки.
– Они ему не нужны.
– Верно… Они не нужны… Я ушел…
Я вытолкал это дерьмо в ночь. И мы остались втроем.
– Приготовь-ка нам кофе, – сказал я матери, – и надень халат. Мой друг очень целомудрен в жизни.
И тотчас мне приходит в голову мысль: что мы тут делаем?
Несомненно, мне хотелось повидать мою старуху. Такому мудаку, как я, это было просто необходимо! Но теперь, достигнув цели, я чувствовал, что мне достаточно. В деньгах она стоила все меньше. Так почему я не подавал сигнал отбоя?
По рукам Пьеро было видно, что он мечтает скорее отправиться в путь. Его руки залезали в карманы, порхали над ними, он не знал, как с ними быть. И еще по его роже попавшего в передрягу парня было видно, что он делает чудовищные усилия над собой, чтобы не наброситься на мать своего друга и не раздеть ее догола. Надо сказать, что мать для него – существо святое: ведь у него самого ее не было, он родился от неизвестной матери. Он не знал, куда спрятать глаза. Ему хотелось взять их в руки и спрятать в карманы. Вот о чем он мечтал. Но он молчал, не смел произнести ни слова, настолько святой для него была мать, даже шлюха, и совсем трухлявая на вид.
Я же яростно пытался понять, отчего мне хотелось быть тут, а не где-то еще, да притом остаться.
И вовсе не для того, чтобы схорониться. Когда вокруг набито привратниками, притворяющимися, что спят, готовыми в любой момент позвонить в комиссариат, трудно найти более опасное место. Милые соседки матери давно злословили по поводу того, как это можно зарабатывать на жизнь, торгуя своей сорокаоднолетней задницей, а их мужья делали вид, что согласны с ними. Разве стоило спорить из-за этого!