Вальсирующие, или Похождения чудаков
Шрифт:
– Надо поставить этот окаянный капот на место, – сказал я.
– Плевать я на него хотел! – ответил Пьеро.
Ладно. Выхожу один. Машина стояла под навесом, с которого стекала вода. Одному мне не удалось справиться. Тогда я бросил дело и вернулся в кафе. Было шесть часов.
– Помоги мне, – говорю.
– Иди ты… – отвечает.
Хорошо. Сажусь.
– Что происходит, Пьеро? – спрашиваю его.
– А то, что мне все надоело. Я больше не сдвинусь с места. Мы тут отдохнем. В номере.
– Ну вот, начинаются глупости. Месье заклинило. А если у нас спросят документы?
– А плевать! Я уверен, в такой дыре они и понятия не имеют, что такое жандарм, а уж газеты не читали со времен перемирия…
Я уступил. Подчас приходится это делать и для младшего. Я уступил, потому что мы устали. Пьеро был способен сделать новую глупость. Уже несколько дней он готов был сорваться. И все чаще заговаривал о том, чтобы вернуться к Мари-Анж. Он все спрашивал, чего мы топчемся перед этой тюрьмой.
– Ты же видел, когда эта рыжая вышла, ее уже ждали. Нормально. С другими будет то же самое.
– Со старухой будет иначе.
– А если она не выйдет раньше Рождества? Мы будем здесь ждать сочельника?
– Обождем еще неделю…
– Тебе приходят в голову только паршивые идеи. Сам не понимаю, с чего я тебя слушаю, следую за тобой, болтаюсь с тобой.
– Никто тебя не держит!
– Шутишь! Бабки ведь у тебя!
– Да. И пушка тоже.
Ничего не поделаешь, вот какие разговоры случались у нас с Пьеро, двух друзей не разлей вода. К тому же Пьеро надоела холостая жизнь, надоело мотаться по дорогам зазря.
– Тебя даже не возбуждает дорожная качка? – спрашивал он.
Запах морского, пропитанного йодом ветра ничуть его не успокаивал. Он больше не хотел ждать этого пресловутого, сомнительного дела, о котором я ему говорил по вечерам перед сном. Его терпение было на исходе. Он хотел, чтобы я отвез его к шлюхам в Нант.
– Забудь. Надо беречь бабки, – ответил я.
– Тогда давай закадрим какую-нибудь няньку. Черт возьми! С нашим-то классом!
– Валяй. Иди. Держи тысячу франков…
– Что мне делать с такими деньгами? Я даже не смогу сводить малышку в кино…
Вот почему я уступил. Чтоб он успокоился. Я даже дал ему нажраться вволю. Мне тоже надоело питаться бутербродами. Мы заказали хорошенького лангуста. Каждому двух. С белым вином. А затем, слегка покачиваясь, пошли наверх. Никто нас ни о чем не спросил. Только заполнили какую-то анкету.
Там были две комнаты. Одна для нас, другая, рядом, бог знает для какой сучки во время течки, которая мешала нам спать до рассвета. Она не закрыла пасть всю ночь. Словно через нее проходили по очереди все портовые рабочие. Так она стонала, кричала, пыхтела. Я не говорю о дожде, который хлестал по стеклам, о завываниях ветра, со свистом проносившегося над портом, о стучащей черепице и часах на церкви, отбивавших каждые четверть часа. Лишняя доза принятого муската превратила наши головы в резонирующий горшок. Все грохотало вокруг нас. Мы стучали зубами от холода, прижавшись друг к другу на небольшой кровати, которая тоже скрипела при каждом нашем движении. Приходилось держать себя в руках. Блеявшая в соседней комнате баба выражалась на местном диалекте. Мы не понимали ни слова, но ее голос был красноречивее слов. Ее так и раскачивало во все стороны. «Животное, – говорил я себе. – Грязное животное». Какая-нибудь прислуга с обкусанными ногтями. Которую можно вывернуть, как перчатку. Готов поклясться, что она даже носков не сняла. Пьеро, как собака, тихо вздрагивал на моем плече, я гладил его по головке.
Я всегда мечтал о серьезной, хорошо воспитанной девушке, которая стала бы принимать нас в кругу семьи, познакомила со стариками. Я мечтал о девушке, которая отказалась бы отдаться с ходу и у которой удалось бы сорвать поцелуй только на качелях. Точнее, я мечтал о двух сестрах, именно это было нам нужно. Младшей – для Пьеро и старшей – для меня. Первая была
В шесть мы были уже на ногах. Дождь продолжал идти. Мы обулись и спустились вниз, так и не увидев бабу, которая, должно быть, спала перед уходом на работу. Мы выпили соку и бегом отправились к машине, чтобы установить капот. Тулуза. Мы думали о Тулузе. Жизнь – говенная штука. Хотелось все послать к черту!
Ну надо же, она выбрала именно это утро, чтобы покинуть тюрьму! А мы так и не успели найти ничего подходящего для приема. Небо послало нам испытание. Эта сучья администрация тюрьмы могла бы продержать ее еще несколько дней. Что она подумает? Мы будем наверняка выглядеть мудаками, не сумевшими подготовиться к празднику! Она с полным правом рассердится. Не поверите, но, честное слово, я почувствовал страх.
Полно! – сказал я себе. – Спокойно! Спокойно!.. Увидим… Прибегнем к импровизации. У нас нет причин паниковать. В крайнем случае ее можно будет отвезти переночевать на побережье в один из домиков. За отсутствием лучшего могла бы подышать морским воздухом. Начиная от Киберона и до мыса Фреель мы тщательно обработали 57 домиков. Все проверив, завели на каждый карточку, в которую заносили все подробности – сколько комнат, есть ли раздельный санузел, каков вид из окна, имеются ли соседи…
А дождь все шел!
Но старикам с их шарами было все равно. От дождя они спасались под черными зонтами. В этот день они снова вырядились, как на праздник.
В 9.15, побросав шары, все торжественно повернулись в сторону тюрьмы. Этот момент стал важной точкой отсчета.
Она вышла приблизительно в половине десятого… Точнее не сказать, ибо мы ее не сразу увидели, хотя были на стреме, не отрывая глаз от бинокля. Но видимость из-за дождя была скверная. На окнах бистро застыла влага. Да еще приходилось прятать бинокль, чтобы не вызывать подозрений… Возможно, она пыталась выскользнуть так, чтобы ни Пьеро, ни я, ни оба вместе не заметили ее… К тому же мы все время сморкались (помнится, простыли после поездки в машине без капота). Внезапно говорю Пьеро: «Эй, там перед воротами кто-то есть!.. Бабешка!»
По правде говоря, мы ее не заметили потому, что она сливалась с цветом стен и была не видна на фоне серых камней тюрьмы. Сама была такая же серая, незаметная, словно привидение, в легком летнем платье без рукавов. Это платье никогда не имело формы, а тут под потоками дождя выглядело еще более бесформенным. Не платье – картинка! Серое. Серыми были ее редкие волосы, серым – поблекшее лицо цвета забвения. Но «серое» – еще не то слово. Точнее сказать – поблекшее. Поблекшее, бесцветное, прозрачное. Выделялась она лишь благодаря маленькому металлическому солдатскому чемодану, чуть менее серому, чем все остальное, но который не блестел из-за отсутствия солнца.