Валтасар. Падение Вавилона
Шрифт:
С нижнего уровня, от бассейна, окружавший посетителей парковый ансамбль представлялся таинственными чертогами, как бы приплывшими в Вавилон по воздуху и теперь случайно застрявшими в пределах дворца. Жить в этих садах имели право исключительно небожители, посвящать их памяти земной женщины казалось кощунством.
Сады ошеломляли впервые попавшего сюда человека откровенно вызывающей нерукотворностью. В каких печах были обожжены кирпичи, их которых было возведено это чудо? В небесных?.. Кто тот волшебник, который сумел украсить небосвод финиковыми пальмами? Их метелки касались облаков, подножием им служила та же пронзительная голубеющая даль, накрывшая Вавилон. Многие здесь испытывали головокружение, нередко случалось, что посетители теряли сознание. Но и те, кому посчастливилось часто
Рахим, заметив охватившее внучку изумление, остановился. Замер и Хашдайя. Не стал спешить и Нур-Син. Эту понятливость, уважение к чувствам простой девушки, впервые ступившей в волшебные сады, Рахим отметил, однако доверять знатному, воспитанному в одном из лучших домов Вавилона молокососу, не мог. К тому же не мог он позволить себе и расслабиться. Остроты зрения ему хватило, чтобы разглядеть, что у места погребения Амтиду не было часовых. Во времена Навуходоносора здесь всегда выставлялся почетный караул, состоявший из двух обязательно бородатых, страшенного вида, воинов. Эту мысль подкинул Навуходоносору его полководец Нериглиссар. «Мы должны быть стойки и в горе, – заявил он. – Мы должны научиться шутить на похоронах. Тогда, если прикажешь, – обратился он к царю, – мы и смерть одолеем!» Эти слова тогда повторяла вся армия, и для стояния у гробницы Амтиду некоторые воины специально не стригли и лохматили бороды. Это был самый почетный пост во всей гвардии, хотя никто никогда об этом и словом не заикнулся.
Караул ставил и сменял сам Рахим или тот, кому он на время своего отсутствия доверял охрану царя. Амель, по-видимому, решил лишить чести «коварную мидянку». Что ж, это было на руку! Если бы еще и в подсобных помещениях было поменьше народу.
Новые открытия ждали Луринду, когда она и ее спутники поднялась на первую террасу. Удивительно, но испытанное внизу ощущение необычности, невозможности подобного произрастания пальм и других древесных растений, здесь сразу растаяло. Каждый гость, ступавший на извилистые аллеи более высоких террас, вдруг испытывал чувство странного одиночества. Ему внезапно начинало мерещиться, что он был единственным счастливцем, оказавшимся в этом волшебном месте.
Добравшись до укрытой в кустах тамариска лестницы, они поднялись на второй, расположенный по правую руку от ворот ярус. Теперь, если направиться в дальний конец, примыкавший к крепостной стене, можно выйти к удивительному фонтану, в котором создатель садов Бел-Ибни высказал всю меру тоски и отчаяния, которые одолели его в последние годы жизни после смерти утехи преклонных лет, красавицы хеттянки. Разъяренная толпа побила камнями наложницу первого визиря, когда рабы в сопровождении телохранителей проносили ее в паланкине мимо храма Иштар Агадеской. Хеттянка посмела оскорбить верующих, громко объявив, что священные белые голуби, любимцы грозной супруги Мардука, которых собравшиеся жрецы и паломники после торжественной церемонии поклонения богине и обильного жертвоприношения выпускали в полет, – оказывается, разносят проказу. Граждане разоружили телохранителей, выволокли женщину на площадь и обрушили на нее град камней. Следом Рахиму Подставь Спину припомнился неистовый и простоватый Иеремия, шурин Иддину, его, шурина, первая любовь Нана-бел-уцри… Сколько их было дорогих его печени людей! О каждом следовало вспомнить, а после посещения садов положить к ногам истуканов головки чеснока и лука, выделить им по горстке каши.
Ноги сами понесли его в сторону памятного фонтана.
Тайну своей печали умник Бел-Ибни схоронил в просторном гроте, врезанном в подножие третьей, самой высокой террасы. Место здесь было тихое, уединенное, только звон струй и плеск воды шепотком доносился до гостей. Когда же они, все четверо, вошли под своды из белого камня, замерли и эти звуки.
Родились другие…
Рахим молча указал молодым людям на две каменные скамьи, приделанные к боковым стенам пещеры. Те молча сели, повернулись в сторону торцевой стены. Она представляла собой вырезанную в виде стреловидной
Цветов, раковин, сложенных человеческих ладоней на плите было не так много, и в каждом из корытцев вода на мгновение застаивалась, потом неудержимо, каплей обрывалась вниз. Звон падающей воды был тих, мелодичен, несминаем, и в этом хоровом шепотке скоро отчетливо выделилась одна тягучая, томительная мелодия. О ком напевала вода? Об Амтиду, безвременно ушедшей к судьбе? Или о несравненной хеттянской принцессе, взятой на меч в захваченном Каркемише и подаренной Навуходоносором учителю и наставнику Бел-Ибни? А может, каждый, кому довелось забрести сюда, услышав кап'eль, выпевал сердцем свою песню о своих ушедших к судьбе? О бесценных утратах, печаливших душу?
Кто мог дать ответ?
Навуходоносор простил старику эту дерзость, однако настоял, чтобы на одном из боковых пилястров, на которые опиралась арка, была нанесена клинопись-посвящение. Старик Бел-Ибни не спорил, кивнул и тут же приказал выбить составленный под приглядом царя текст. При этом многозначительно вздохнул. Царь мгновенно впал в ярость, редко когда гнев овладевал им с такой силой. Он принялся кричать на старика, будто тот считает его за придурка, будто Навуходоносор не понимает, по ком этот плач и что означают эти вздохи. Принялся упрекать учителя в дерзости и упрямстве, на что старик спокойно ответил, что упрямству в этом случае поддался сам великий царь, позволивший себе с помощью простодушного указания-надписи спорить с вечностью. Это хуже, чем святотатство, чем вызов Создателю, добавил старик, – это глупость. Царь царей, услышав эти слова, зарыдал. Рахим, присутствовавший при этой недостойной сцене, опустил голову. Всхлипы продолжались недолго, скоро наступила тишина, и наконец успокоившийся Навуходоносор махнул рукой.
– Ступай, старик, – сказал он, потом добавил уже поклонившемуся и отступающемуся к порогу Бел-Ибни: – Надпись прикажи выбить.
…Голос Луринду отвлек его от воспоминаний.
– Супруге царя, верной и богоравной Амтиду, посвящается этот фонтан слез, – выговорила девица. Затем, водя, пальчиком по покрывшемуся темным налетом мрамору, продолжила: – Здесь живет ее дух. Здесь великим Ахурамаздой ей позволено вечно встречаться со своим супругом.
Девушка сделала паузу, потом с детской простотой, тонким голосочком спросила Рахима:
– Дед, они встретились? Там, на небесах?
Старик пожал плечами, глянул в сторону Нур-Сина. Тот удивленно смотрел на девушку – та, заметив его взгляд, опустила глаза, но уже без прежней робости. Потом неожиданно вскинула голову и с некоторым даже вызовом, тоже взглядом, ответила жениху.
– Она у нас и по-арамейски читает, – похвалился Хашдайя.
– Это радует, – откликнулся Нур-Син и обратился прямо к Луринду: – Почему вы решили, что они должны встретиться на небесах, а не в подземном мире Эрешкигаль?
– Так сказано в древнем пергаменте, который хранится у дедушки, – ответила Луринду.
– Какие же еще пергаменты и таблички вы читали? – обратился он к Луринду. – Что вам больше всего понравилось?
– Мне по сердцу пришелся рассказ «К стране безысходной».
– А-а, это тот, в котором повествуется о сошествии Иштар в подземный мир, чтобы спасти от смерти и вывести в верхний мир своего супруга Таммуза?
Луринду кивнула.
Разговор раскрепостился, и девушка спросила у деда, есть ли здесь сосуд печали, который связан с именем еврейского старца Иеремии, напророчившего падение Урсалимму.