Валтасаров пир
Шрифт:
– Может быть, жених не желает ждать, – пояснила королева. – Но я обещаю вам, Сюзанна, что буду присутствовать на вашем венчании. Вы должны быть счастливы, правда?
– Почему, мадам? – спросила я с превосходно разыгранным равнодушием.
– Вы любите своего будущего мужа?
– Я не видела его больше года, государыня, и вряд ли чувство, которое я испытываю к нему, можно назвать любовью.
Отец недовольно кашлянул у меня за спиной. Мои слова явно всех шокировали. Конечно, надо было выразиться сдержанней, но я не хотела этого делать. Пусть весь Версаль знает, что Эмманюэль
– Ну, во всяком случае, все должны когда-то выйти замуж, – смягчила ситуацию любезная Мария Антуанетта, – а принц д'Энен, что ни говорите, блестящая партия.
– Дочь моя, – вмешался король, – мне угодно поговорить с вами наедине.
Я изумленно взглянула на Людовика XVI. Он был всегда ласков со мной, это так, но я не предполагала, что он выскажет такое желание. Итак, меня ожидает разговор с самим королем?
– Я всегда к услугам вашего величества.
Я оказалась в кабинете наедине с королем и осторожно присела на краешек стула – у меня ведь было «право табурета», право сидеть перед королями.
– Меня удивила ваша печаль, мадемуазель, – произнес Людовик XVI.
Я подняла на него удивленные глаза.
– Печаль? Я была в трауре по тетушке, сир.
– Нет. Я говорю не о том. Вы чем-то озабочены, не так ли?
– Только предстоящим замужеством, сир.
– Мадемуазель! – гордо воскликнул Людовик XVI. – Я давно хотел вам сказать, что мне известно все.
Я невозмутимо смотрела на него.
– Что именно вам известно, государь?
– Тайна вашего отсутствия, вот что!
Он произнес это таким тоном, словно это было тайной и для меня.
– Вовсе не смерть мадам де л'Атур, этой действительно доброй женщины, отправила вас в такую даль от Франции. Я попытаюсь говорить деликатно, но все же выражусь вполне ясно: вы ожидали ребенка, оттого и уехали.
Его величество был несколько смущен своей прямотой. Я старалась держаться спокойно. Уж не пришло ли ему в голову прочитать мне лекцию о нравственности и о греховности внебрачных связей? В таком случае его величеству надо было начать с других дам, у которых по пять любовников одновременно и по трое детей, отцы которых неизвестны.
– Это правда, государь. Но…
– Дорогое дитя мое, я буду говорить вам не вполне приличные вещи… возможно, ваши уши не привыкли к ним…
«К чему не привыкли мои уши! – подумала я. – Да есть ли что-нибудь такое, о чем бы в Версале не говорилось?»
– Только долг толкает меня на этот разговор!
– Какой долг, сир?
– О, только долг перед белыми лилиями, [6] конечно!
Я была окончательно сбита с толку и даже смутно не догадывалась, что же ему от меня нужно.
6
То есть перед королевским родом, эмблемой которого были белые лилии.
– Простите, ваше величество, но я ничего не понимаю.
– А вы послушайте, мадемуазель. Вспомните, как вы блистали при нашем дворе пятнадцать месяцев назад. Мой брат, граф д'Артуа, он
Меня бросило в дрожь. Можно было себе представить, какова была эта связь, если даже по прошествии такого времени меня все еще одолевает смущение.
– Да, вы правы, государь, – сказала я тихо. – Его высочество оказал мне честь, удостоив меня своей благосклонностью.
– И у меня есть все основания считать, что ребенок, который у вас родился, – сын моего брата, но только вы, по своей скромности, не решаетесь в этом признаться.
Пораженная, я смотрела на короля. Мысль о том, что моего ребенка могут считать сыном принца крови, давно уже не приходила мне в голову. С того времени, как я выяснила, что отец Жанно – Анри де Крессэ. Но другие-то этого не знали! Как не знали и точной даты рождения моего сына. Легко можно солгать, что он родился не в июле, а в сентябре, то есть в срок. А сколько выгод можно извлечь из этой лжи… В частности, сыграв на этом, я могу вернуть себе сына. Конечно, сам граф д'Артуа не так наивен, как король, и никогда не будет уверен точно, что Жанно – его сын. Но не будет уверен и в обратном… Все эти мысли вихрем пронеслись у меня в голове, пока я сидела молча, с виду побледневшая и спокойная. Моя бледность еще больше убедила короля, что его догадка справедлива.
– А, я вижу, вы признаете это! Не бойтесь, дитя мое! Ваш сын – сын графа д'Артуа, отпрыск Бурбонов, пусть незаконнорожденный, но ведь его кровь от этого не становится более жидкой, правда? Это королевская кровь!
– И она священна, – подхватила я живо, – она достойна того, чтобы находиться во Франции.
Людовик XVI насторожился.
– Во Франции? Что значит – во Франции? Уж не хотите ли вы сказать, что он в какой-то другой стране?
– Сир, он был оставлен мною на Мартинике! Мне стыдно в этом признаваться, но это так.
– Это большая ошибка. Но мы исправим ее.
– Вы привезете его сюда?
– Да, мадемуазель, я лично позабочусь об этом. Ребенок должен занять в обществе положение, подобающее его происхождению.
В порыве радости я схватила руку короля и осыпала ее поцелуями. Слезы показались у меня на глазах.
– Ах, сир! Сделайте это поскорее! Поверьте, это совсем нетрудно. Нужно только написать приказ… Там, на Мартинике, ребенок находится на воспитании у господина и госпожи де Круа…
– Кто это такие?
– Понятия не имею, сир, но слышала, что они обеспеченные и солидные люди. Они без промедления выполнят ваш приказ.
– Я пошлю приказ не им, а губернатору Мартиники.
Я прикусила язык, чувствуя острую радость. Конечно, станет король Франции переписываться с какими-то креолами! Он вернет мне сына, а люди, укравшие у меня Жанно, будут достаточно наказаны королевским пренебрежением.
– Я займусь этим делом, мадемуазель, еще до начала созыва Государственного совета.
Я была вне себя от счастья и в мыслях возносила короля до небес. Людовик XVI – самый лучший государь на свете! И какой надежной защитой стало имя графа д'Артуа для моего сына. Всегда и везде я отныне буду говорить, что именно он – отец Жанно.