Валютчики

Иванов-Милюхин Юрий Захарович

— По сколько вы его берете?

— Сто шестьдесят пять рублей за грамм.

Дождавшись утвердительного кивка, поманил к окну магазина. Виталик пристроил на выступе черный прямоугольник, положил в выемку золото. На табло выскочили маленькие цифры:

— Одиннадцать и две десятых грамма, — объявил он.

Девушка наклонилась, долго всматривалась в сами весы. Завела за спину волосы:

— Какая сумма получается?

— Одна тысяча восемьсот сорок восемь рублей, — успел побегать пальцами я по калькулятору.

— На две тысячи не тянет? — прекрасными глазами обворожила нас она. Смешно сморщила носик.

— Я бы десять не пожалел. Не в этом месте, — перемялся с ноги на ногу Красномырдин.

— Нет

уж, охотников на каждом шагу. Давайте, как насчитали.

— Он пошутил, — сгладил я неловкость приятеля. — Впрочем, в каждой шутке есть доля правды.

— Кто бы спорил.

Поцокав языками вслед девушке, мы развели руками. Я хотел сбросить золото в один из отделов барсетки, Красномырдин предложил выкупить по базарной цене. Изучив ничего не выражающее лицо, согласно кивнул. Бывали случаи, стоимость лома за тройку часов подскакивала в два раза. Но стабильность последних дней усыпила бдительность. Я прекратил справляться у ребят о разнице в покупке с продажей, ориентируясь на выставленные возле обменных пунктов щиты с ценниками. Это было неправильно, при падении курса ценники держались на прежнем уровне неделями. Внутри покупали валюту по новой, продавали по старой. Постепенно ютящиеся в кассах кинотеатров и бань, в магазинах, пункты вытеснялись солидными структурами, не позволяющими крысятничества. Пока же торопились набанковать и вечные «на подхвате».

— Не слышал ничего? — обратился ко мне Виталик.

— Что такое? — повернулся я к нему.

— Слонка уделали. Выгребли почти все, из квартиры.

— Началось, — холодок пробежался по спине. — Когда это случилось?

— Вчера вечером. Успел дома раздеться, поесть. Звонок в дверь. Глянул в глазок — никого. И открыл. Получил по башке. Где бабки, капут семье. Жене заткнули рот, деду приложили. Барсетка торчала на столе. Пока копались, Слонок пришел в себя, вытащил из-за обувного ящика одностволку. Распахнул дверь, чтобы соседи милицию со скорой вызвали, сам в комнату. Один из отморозков выстрелил. Прихватили барсетку и на выход. Слонок пальнул вслед, влупил в собственную дверь. Сейчас в больнице.

— Хорошо отделался, могли разгуляться, — поежился я. — Отрывались бы на семье. Неважно, есть деньги или нет.

— Вычисляют, у кого никакой защиты, кто работает на всех бабках. У кого капиталов много, тех не трогают.

— Тебе не кажется это странным? — напрямую спросил я. — Здесь три варианта. Или мелкие валютчики служат в качестве приманки, они не знают, кому жаловаться. Поднакопил жирок — иди сюда. Или по крысиному набивают казну. Или подкармливают ручную бригаду отморозков, по команде «фас» готовую порвать глотку за неугодное слово. Знать бы наверняка, не грех бы посчитаться. Паскудство вольны прощать только рабы. Свободные граждане обязаны защищать честь любыми способами.

— Ты свободный? Американец, — покосился на меня Красномырдин.

— Считаю себя никому ничем не обязанным, — брызнул я слюной. — При чем здесь Америка? Если пример хороший, брать его необходимо хоть с негра из Центральной Африки, хоть с члена племени Сосу Червячка с Галапагосских островов. Расти надо, не задерживаться в развитии на уровне остриженной овцы. Желаю пахать на себя, не на мерзость, волею Судьбы длиннее меня. Но не выше.

Красномырдин скосил глаза по направлению к забегаловке. Постояв, утвердился в принятом решении.

— Пропущу стаканчик винца и на место. Если что поднесут, где найти — знаешь.

— Девочку не обвесил? — вспомнил я о красотке.

— Давно бы сказал, — не обиделся Виталик. — С тобой все по честному.

— Скоро не будешь знать, кому верить, — пробурчал я. — Таким, как я, здесь делать нечего.

— Мне что, легче? — через плечо бросил товарищ.

После сообщения вокруг как бы потемнело. Отметив с десяток личностей, подходящих под определение отморозок, я постарался выбросить

плохие мысли из головы. Если знать, кто следит, изменить вряд ли что получится. Позовешь милицию, которая, возможно, в курсе дел, доказательств никаких. Пойдут насмешки, писатель стал бояться каждого куста. Разобьешь морду подонку сам, на другой день возле подъезда он встретит с кодлой полуживотных, ничего не могущих, но хотящих жрать послаще. Заведут уголовное дело за незаконную скупку золота с валютой, потому что не только на виду, но и на крючке. Могут за нападение без причины на безобидного парня, наблюдавшего, как торгуют овощами товарищи. Значит, или дергай по-добру, по-здорову. Или вспомни молодость, когда сворачивал скулы сверстникам. Как делает с рождения не трезвеющий бабуиноподобный Камаз, король базарной сволоты, в данный момент учивший уму — разуму подчиненного. Камазов-Мазов было предостаточно. Обходят дальней дорогой, здороваются издалека. В общем, не один стоишь на рынке, не одному не по себе.

Крейсерской походкой подвалил мордоворот. Красное лицо, голубые глаза, курносый нос. Шея, на которой не сошелся бы ни один воротник. Телогрейка с перерывом между поздней весной с ранней осенью. Бригадир строителей на соборном дворе Рябой. Команда возводила колокольню. Когда позолотили купол, в маковку вставили крест, строители перешли на работы внутри территории. Прозвали бригадира Рябым за испещренное оспинами лицо. Интересовали его неординарные крестики, хорошие изделия, иногда лом. Иконы, старинные вещи из драгоценных металлов. Урвав необычное, ребята приберегали раритет для него, потому что он давал самые крутые бабки из всех скупщиков ценностей.

— Привет, — протянул каменную ладонь Рябой. — Снова начнешь ныть, что никакой работы?

— Когда она была? — пожал я плечами. — В вечернее время только на подхвате. Менты торчат рядом часами, одним видом распугивая клиентов. В лучшем случае, вопрос можно посчитать как безобидную подковырку.

— Именно так, — засмеялся бригадир. — Твои проблемы знакомы. Нового не взял?

— Для тебя берег.

Я вытащил пакетик с золотом, поддел ногтем православный крестик с цветной глазурью, с бусинкой из драгоценного камня посередине. Перевернув на другую сторону, показал выбитую внизу широкой резной планки пробу. Она была пятьдесят шестой, дореволюционной. Крестик, по сравнению с современными поделками, казался царским. Несмотря на малые формы массивным, основательным. Сверху в дырочке болталось кольцо для цепочки. Толстыми пальцами Рябой смахнул изделие с ладони. Покрутил в разные стороны.

— Да-а, — крякнул он басом. — Такого я не видал. Красивый… Сколько граммов?

— Восемь. Работа настоящих мастеров. Но цена, бригадир, не рядовая.

— Просвещай.

— По триста за грамм.

— Беру.

Выловив из клапана брюк потертый кошелек, Рябой спрятал крестик. Из другого кармана достал деньги, отсчитал положенную сумму. Поскреб заросшую седым волосом грудь за клетчатой рубашкой.

— Припекает, а? — посмотрев на небо, пробасил он. — Лето намечается ранним. Никуда не поедешь?

— Если получится, дней на десять в родное Лазаревское. Раньше бы из моря не вылезал, сейчас не только запах, прикосновение воды, но и боль в подошвах ног от гальки в первые дни пребывания помню. Все приедается.

— И все проходит, — согласился Рябой. — За границу не тянет? Или свои заботы? В смысле выпуска нового произведения.

— С удовольствием поглядел бы, как люди живут. На книгу перестал бы собирать, — загорелся было я. — Так много дел кроме рукописи, не знаешь, с чего начать. Квартира — первый этаж, едва не подвал. Полы прогнили, стены сырые, штукатурка сыплется. Летом слизняки по полу, по стенам пешком гуляют. Жирные, наступишь, на изнанку выворачивает. Главное, отпечатанные на машинке страницы сыреют. Сочинения в шкафах тоже. И это одна из проблем.