Вам не понять – вы же офицер
Шрифт:
– Ну вот и тема, – поддерживаю молодого лейтенанта, – вроде и не о работе, и не о бабах. Мыслю я, что в темное время суток нам поодиночке гарнизонное пространство рассекать не следует. Тут действительно легко можно от какого-нибудь шутника по башке монтировкой получить или заточку между лопаток. Поди знай, что тут на уме у местных жителей, в каком составе и количестве они бедолагу Парнеева мочили. И за что.
– Кстати, а не из-за бабы ли Парнеева грохнули? – вполголоса произносит Никита.
– Это ты сегодня в перечне вопросов не забудь отразить.
– А вы, товарищ руководитель следственной группы, не боитесь, что в процессе отработки версии у вас еще один «глухарь» возникнет? – молвит Никита. – Грохнет меня какой-нибудь гарнизонный Отелло.
По звенящему голосу чувствую, что Никита вдохновлен возможностью допрашивать гарнизонных девчат на душещипательную тему личной жизни убиенного.
– Подозреваю, Никита, что этот Отелло бредет нынче рядом с нами, – отвечаю ему.
Палыч начинает понимать, что Никите невзначай отвалился лакомый кусок предстоящей работы, а с руководителем следственной группы можно обсуждать и «склизкие» вопросы. Он перестает корчить из себя страдальца.
– Никитушка! – подает голос Палыч. – Ты перед тем, как начнешь «с пристрастием» местных теток допрашивать, у меня предварительную ориентирующую оперативную информацию получи, чтобы зря время не терять.
– Это ты меня насчет их связей, мотивов, намерений просветить хочешь? Или покаяться в чем до того, как они мне среди прочих и на тебя пожалуются? – интересуется тот.
– Ну, примерно так!
– Сергей Павлович! Если дивизионных кадров и наших старших товарищей не окажется за столом, то вы эту ориентирующую оперативную информацию нам сегодня за ужином доложите, – закругляю я треп, поскольку мы уже выбрались на освещенную территорию и входим в столовую.
Уточкин и Чалдонов трапезу уже заканчивают. Не дожидаясь нас, они уходят в «нумера».
Авиаторов в столовой ужинает мало. Их женатое большинство предпочитает пораньше убыть домой, а стоимость несъеденного ужина получить деньгами.
С тех мест, что выделены нам за столом комдива, просматривается весь зал и порхающие по нему труженицы авиационного общепита. Они действительно порхают – независимо от роста, веса, возраста. Бросается в глаза, что они вышколены, но по-доброму, и общаются с офицерами без чопорности, в духе безмерного уважения к тем, кого кормят. Чувствуется, что и подбирают официанток не абы как, а вполне осмысленно. Круглые коленки. Слегка откляченные зады. Задорно торчащие поверх форменных фартучков бюсты. На лицах минимум косметики. Несмываемые улыбки. Видеть их приятно, и чем чаще, тем лучше. Не зря же в авиации говорят, что лётчик половину жизни смотрит на приборную доску, а вторую – на зад официантки.
Появление мужчин в мундирах с красными петлицами не остается незамеченным прелестными подавальщицами. Каждая считает своим долгом бросить оценивающий взгляд, не отвлекаясь при этом от текущей работы по перетаскиванию подносов с грязной посудой, что подчеркивает грациозность
Замечаю, что самая молоденькая официантка задерживается взглядом на нашей компании чаще и дольше других. Коллег в качестве объекта ее внимания почему-то не представляю, но совершенно очевидно, что с такой девочкой вполне мог бы подружиться за время службы наш убиенный. Она вряд ли намного старше Парнеева, а гениталии, как известно, ровесников не ищут.
– Ну вот, определяется первая девушка, которую Никита Ильич завтра допросит.
– Это какая такая? – просит уточнить Никита.
– Слева от окна раздачи молодуха с нас глаз не сводит. Вполне могла быть обожаема нашим «подснежником».
– Не мучайся домыслами, командир, – похрустывая квашеной капусткой, говорит Гармонин, – она от меня знака ждет.
– И чем ты заслужил внимание юной девы?
– Пока Парнеев не вытаял да вы сюда не понаехали, я старательно исполнял указания нашего доброго Шефа.
– Какие же?
– Наиболее реалистичные!
– Подробнее, пожалуйста!
– Выпить весь гарнизонный спирт нереально. Скоро убедишься. Жрать дивизионный сухой паек при такой столовой желания не возникало. А вот перепороть всех официанток и желание и силы пока есть. Поэтому вчера, возвращаясь из морга, заехал я в городок и на квартире того Виталика, что вас встречал, нашу прекрасную подавальщицу допросил, кажется, раза четыре. Уж вы простите, что заставил вас доклада о вскрытии ждать лишних два часа. После созерцания картины ужасной смерти нашего клиента очень хотелось живым себя ощутить. Да и не ожидал я, что вы так быстро нарисуетесь.
– Ну… и призналась она тебе?
– В любви, что ли?
– Да на хрена тебе ее любовь! С Парнеевым она дружила, встречалась? Драл он ее или нет? Ревновал ли ее кто к нему? Или ты ее не об этом допрашивал?
– Думаю, что нет!
– Знаешь, Палыч! Предварительному следствию, которое мне поручено в этом гарнизоне возглавить, вовсе до с*аки, что ты там думаешь! Раз не знаешь, а только думаешь, то следующим ее будет допрашивать Никита. А если и он этого не узнает, то, может быть, придется и мне допросить. Вот только прежде чем напрягать ее помидоры, не увядшие благодаря твоим стараниям, я сначала действительно испишу полсотни листов протокола, а часом позже выдеру вас с Никитой. И Шефу посоветую продублировать.
Пламенную речь-то я закончил, но почему же так завелся? Явно не потому, что позавидовал успеху Палыча у прелестной сотрудницы полкового пищеблока. Просто разозлился на него за не вполне уместный загул. Впрочем, почему неуместный? Жизнь-то никто не отменял!
А вот и Палыч почувствовал, что его рассказ нас с Никитой не развеселил.
– Степан, не дуйся! Искуплю кровью! Ну, не кровью, так спиртом. Вот увидишь. Все будет хорошо.
– Поживем – увидим!
– Ну, ты ведь, Стёпа, не допускаешь, что я стал молочным братом убиенного? Он ведь жулик настоящий, – продолжает Гармонин.