Вам вреден кокаин, мистер Холмс
Шрифт:
Наутро мы втроем наспех позавтракали, прежде чем разойтись по своим делам. Холмс ел с удовольствием, что было признаком выздоровления. Фрейд сидел с решительным видом, но больше молчал, и по беспокойству, написанному на его лице, я понял, что он тоже провел тревожную ночь.
Мы уже стояли на пороге, готовые уйти, как вдруг появился посыльный с телеграммой для Шерлока Холмса. Тот вскрыл послание, жадно пробежал его глазами, потом, не говоря ни слова, сунул бумагу в карман плаща и знаком дал мальчишке-посыльному понять, что ответа не будет.
— Наши планы остаются неизменными, — сказал он с легким поклоном, словно
На фиакре мы добрались до больницы, где по записке Фрейда получили в свое распоряжение нашу больную. Судя по виду, ей стало лучше. Но по-прежнему она была ужасающе бледна и не проронила ни слова. Однако последовала за нами без сопротивления и послушно села в фиакр, поджидавший у ворот. Холмс нацарапал адрес на манжете, и мы отправились через весь город по нашему загадочному делу. Когда я спросил Холмса о цели поездки, он дал мне понять, что не хочет говорить об этом в присутствии безмолвной пассажирки.
— Всему свое время, Ватсон. Всему свое время.
— Как вы думаете, что выяснит в нотариальной конторе доктор Фрейд? — спросил я в надежде, что он посвятит меня в свои планы.
— Он узнает то, чего я жду.
Холмс повернулся к нашей спутнице и ободряюще улыбнулся, но та продолжала смотреть перед собой, видимо, не заметив его жеста. Серо-голубые глаза ее не выражали ничего.
Фиакр пересек Дунайский канал и въехал в часть города, застроенную огромными особняками, некоторые из них скорее походили на дворцы. Они располагались вдали от проезжей части, за высоким кустарником, так что нам были видны лишь зубчатые башенки да роскошные сады вокруг.
Наконец мы остановились у Валленштайнштрассе, а затем свернули на широкую дорогу, ведшую к довольно уродливому дому на пригорке; прямо перед нами раскинулся строго распланированный и ухоженный сад.
У въездных ворот стоял крытый экипаж. В тот момент, когда мы помогали нашей спутнице выбраться наружу, дверь дома распахнулась, и из нее вышел господин среднего роста с удивительно прямой спиной — самой прямо из тех, что мне приходилось видеть. Хотя он и был в штатском, в его движениях ощущалась та точность, что неизбежно выдает не просто военную косточку, а свидетельствует об образцовой прусской выправке. Однако лицом он не был похож на пруссака. Что-то в нем с первого же взгляда показалось мне знакомым. Он скорее напоминал английского конторщика. Он носил пенсне, аккуратно подстриженные баки; вид у него был слегка рассеянный, как у человека, не знающего или не помнящего в точности, где он находится.
Он поклонился нам, скорее даже даме, шедшей со мной под руку, и изящным движением приподнял шляпу, прежде чем исчезнуть внутри экипажа, который сорвался с места, насколько я успел заметить, без всякой команды.
Нахмурившись, Холмс некоторое время смотрел вслед удаляющемуся экипажу.
— Ватсон, вам не приходилось видеть этого господина совсем недавно?
— Видеть-то приходилось, но никак не могу припомнить где. Холмс, а чей это дом?
— Это венская резиденция барона фон Лайнсдорфа, — ответил он.
— Холмс, но это же чудовищно!
— Ну почему же? — Он осторожно высвободил руку, которую я было судорожно схватил. — Барона сейчас здесь нет.
— Но что, если он вернется?!
— Ватсон, дорогой мой, — невозмутимо перебил он меня, — ваши чувства делают честь и вам, и, насколько я могу судить, вашей профессиональной предусмотрительности тоже. Тем не менее время дорого, и, если это только возможно, мы должны ускорить игру. Во всяком случае, женщина, похоже, не узнала этот дом. Но кто скажет наверняка? Быть может, это-то и окажется тем потрясением, которое приведет ее в чувство.
Едва Холмс договорил, огромная дверь широко распахнулась. Внушительного вида слуга в ливрее осведомился, что нам нужно. Холмс вручил ему свою карточку и обращаясь по-немецки, благо его язык существенно улучшился со времени приезда в Вену, попросил провести нас к хозяйке дома.
Не моргнув и глазом, слуга взял карточку и отступил, позволив нам подождать в прихожей с высоким сводчатым потолком, откуда был виден огромный приемный зал, такой же богатый и уродливый, как и сам дом. По стенам, обшитым дубовыми панелями и обитым тканью, висели средневековое оружие и портреты в золоченых рамах; кто на них изображен, из прихожей было не разобрать. Через крохотные окошки лился тусклый свет.
— Вам когда-нибудь приходилось бывать в более мрачном месте? — пробормотал рядом стоящий Холмс. — Вы только взгляните на потолок!
— Холмс, я протестую. Объясните мне, в конце концов, что происходит? Кто собирается развязать эту ужасную войну?
— Боюсь, что не имею об этом ни малейшего представления, — ответил он вяло, продолжая с неодобрением рассматривать на потолке резьбу в стиле рококо.
— Тогда как же вам удалось прийти к выводу, что...
— Ну разве вам не ясно, — с легким раздражением перебил он, — что идет борьба за обладание состоянием, состоящим главным образом из огромных оружейных заводов неслыханной мощности. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять... — Тут он осекся, увидев в дальнем конце зала возвращающегося дворецкого.
— Пожалуйте за мной, — сказал тот, сопроводив приглашение величественным жестом руки, — я отведу вас к баронессе.
Как оказалось, провожатый нам был действительно необходим, ибо дом был таким огромным и запутанным, что без посторонней помощи мы никогда бы не отыскали гостиную этой дамы .
Обстановка здесь была более современная, нежели в остальных комнатах, через которые мы проходили. Но такого же дурного вкуса: куда ни кинь взгляд — приторно-розовый ситец и нескончаемые кружевные салфеточки.
На диване, в самом центре этой одноцветной роскоши, восседала, словно изящная птичка на гнезде, та самая красотка, которую мы видели накануне. Дама поднялась и обратилась к нам по-английски с американским акцентом.
— Мистер Шерлок Холмс, я полагаю? Чем обязана вашим... — Тут она запнулась и, непроизвольно прижав руку к груди и широко открыв глаза от удивления, воскликнула:
— Боже правый! Уж не Нора ли это с вами?
Она бросилась вперед, не обращая внимания ни на Холмса, ни на меня, и, взяв нашу спутницу за руку, подвела к свету, внимательно вглядываясь в ее лицо. Наша подопечная оставалась такой же покорной и бессловесной, как и раньше, отвечая на испытывающий взгляд баронессы усталым безразличием.