Вам вреден кокаин, мистер Холмс

Мейер Николас

— Вот видите, доктор, что происходит, — зашептала мне на ухо наша несчастная хозяйка. — Он заперся у себя, ничего не ест, целыми днями сидит с закрытыми ставнями, а ночью, после того как я запираю дверь и прислуга ложится спать, исчезает...

— Миссис Хадсон...

— Я поднимусь и поговорю с ним, — сказал я, обнадеживающе пожав ей руку, хотя, по правде сказать, не очень-то был уверен в успехе.

Итак, профессор Мориарти все-таки существует, по крайней мере в воспаленном воображении Холмса. Я поднялся по знакомой лестнице из семнадцати ступенек в мои бывшие апартаменты с тяжелым

сердцем. Какой замечательный ум погибает здесь!

— Кто там? — спросил Холмс за дверью, когда я постучал. — Это ты, Мориарти?

— Это я, Ватсон, — ответил я, и лишь после того, как повторил это несколько раз, Холмс согласился приоткрыть дверь и стал со странным видом разглядывать меня через щелку. — Вы же видите, Холмс, это всего лишь я. Пустите меня.

— Не спешите. — Он уперся ногой в низ двери. — Мориарти мог принять ваш облик. Докажите, что вы Ватсон.

— Как? — изумился я, потому что не знал, по правде говоря, что может послужить для Холмса убедительным доказательством того, что я — это я.

Он немного подумал.

— Где я держу табак? — скороговоркой спросил он.

— В носке персидской туфли, — столь точный ответ слегка рассеял подозрения Холмса, и голос его потеплел.

— А почту?

— Она приколота кинжалом к каминной доске.

Холмс удовлетворенно хмыкнул.

— А какие первые слова я произнес при знакомстве с вами?

— «Вы служили в Афганистане, я полагаю». Ради всего святого, Холмс, довольно, — взмолился я.

— Ну хорошо, можете войти, — ответил он наконец.

Убрав ногу от двери, он открыл ее пошире и с силой затащил меня внутрь. Едва я переступил порог, он захлопнул за мной дверь и запер ее на несколько засовов и замков, ни один из которых не существовал в то время, когда я жил здесь.

С изумлением взирал я на все эти предосторожности и на то, как мой друг, приложив ухо к двери, прислушивался неизвестно к чему. Наконец он выпрямился и, повернувшись ко мне, протянул руку.

— Простите мне мои сомнения, Ватсон, — сказал он с улыбкой, так хорошо мне знакомой, — но я должен был удостовериться. Они не остановятся ни перед чем.

— Профессор и его шайка?

— Именно.

Он провел меня в комнату и предложил выпить чаю, который, очевидно, заварил здесь сам, используя для этой цели бунзеновскую горелку, стоявшую среди химических приборов на столе для опытов, и большую мензурку. Я согласился выпить чашку и сел, оглядывая комнату, пока Холмс готовил чай. Все было почти так же, как и тогда, когда мы вместе снимали эту квартиру, — везде такой же беспорядок, с той лишь разницей, что окна теперь были закрыты, а ставни — другие, сделанные, насколько я мог судить, из толстого листа железа. Эти ставни, как и многочисленные запоры на двери, составляли единственную перемену.

— Ну вот, старина, угощайтесь.

Не вставая с кресла у камина, Холмс протянул мне чашку с чаем. Рукав его халата мышиного цвета задрался, обнажив руку.

Она была испещрена следами уколов.

Не буду описывать содержание нашей грустной беседы, обо всем можно легко догадаться; мне не хотелось бы омрачать память об этом великом человеке, описывая в подробностях то действие, которое возымел на него ужасный

наркотик.

Час спустя я покинул Бейкер-стрит — меня выпустили в окружающий мир почти с теми же предосторожностями, с какими впустили, — сел в другой кэб и вернулся домой.

Не успел я прийти в себя от потрясения, испытанного при виде недуга, поразившего Холмса, как меня уже подстерегала новая неожиданность. Едва я вошел, служанка сообщила, что меня хочет видеть один джентльмен.

— Разве вы не передали ему, что доктор Кэллингуорт согласился принять моих пациентов сегодня утром?

— Да, конечно, я говорила ему, сэр, — ответила девушка, — но этот джентльмен настаивал, что должен видеть именно вас. Мне было не очень-то удобно захлопнуть дверь у него перед носом, и я провела его в приемную.

— Ну это уж слишком, — подумал я с растущим раздражением и уже был готов устроить выговор служанке, но тут она робко протянула мне поднос.

— Вот его визитная карточка, сэр.

Я перевернул кусочек белого картона и вздрогнул, почувствовав, как кровь стынет у меня в жилах. Это была карточка профессора Мориарти. 

Биографическое

С минуту я тупо смотрел на визитку, а потом, вспомнив, что служанка все еще стоит передо мной, сунул карточку в карман, вернул девушке поднос и прошел в кабинет.

Я боялся думать. Я не хотел думать. Я вообще на это не был способен. Пусть сей господин, кто бы он ни был и как бы себя ни называл, все мне объяснит, если сможет. В ту минуту я не имел ни малейшего намерения и дальше строить догадки.

Посетитель встал, как только я открыл дверь. Это был человек невысокого роста, лет шестидесяти, стеснительный. В руках он держал шляпу, а на лице было выражение испуга и удивления, которые сменила робкая улыбка, после того как я назвал себя. Он протянул мне худую руку, и мы обменялись коротким рукопожатием. Одет он был хорошо, хотя и недорого. В нем чувствовался человек образованный, который тем не менее совершенно неопытен в житейских делах. Я мог бы легко представить себе его в монастырской келье, где его близорукие голубые глаза имели бы лишь одно предназначение: разбирать древние пергаменты. Лысина лишь усиливала его сходство с монахом. На голове не было никаких признаков растительности, за исключением седого венчика на затылке и висках.

— Я надеюсь, что не слишком обеспокоил вас, — сказал он тихо и озабоченно, — но дело мое весьма срочное и сугубо личное, так что именно с вами, а не с доктором Кэллингуортом я хотел бы...

— Да-да, конечно, — перебил я его с резкостью, которая, насколько я мог заметить, его изумила. — Прошу вас, объясните мне, в чем дело, — продолжал я более спокойным тоном и жестом пригласил его сесть, а сам пододвинул кресло и расположился напротив.

— Даже не знаю, как и начать. — У него была неприятная привычка все время вертеть в руках шляпу во время разговора. Я попытался представить его таким, каким описал мне Холмс: коварным злодеем, дьяволом, неподвижно сидящим в центре паутины заговоров — самой зловещей из тех, что когда-либо сплетал человек. Однако его внешность и манера держаться не помогали воображению.