Вампир Арман
Шрифт:
– Отпустите его, отец, – крикнул он монаху. – Мальчик охотится с отцом с четырех лет. Никто еще не приносил таких щедрых подарков к моему столу, да и к вашему, отец. Отпустите его.
Лошадь заплясала назад. Отец повис на поводьях. Князь Михаил сплюнул снег с губ.
Наших лошадей подвели ко входу, могучего отцовского жеребца с грациозно изогнутой шеей и мерина пониже, который был моим, пока я не попал в Печорскую лавру.
– Я вернусь, отец, – сказал я старцу. – Благословите меня. Что я могу сделать против своего доброго, мягкосердечного и бесконечно
– Да заткни ты свой паршивый рот, – сказал мой отец. – Думаешь, мне хочется слушать это всю дорогу до замка князя Федора?
– Ты будешь слушать это всю дорогу в ад! – объявил старец. – Ты ведешь на смерть моего лучшего послушника.
– Послушника, послушника для дыры в земле! Ты забираешь руки, нарисовавшие все эти чудеса…
– Их нарисовал Господь, – ядовит прошептал я, – ты прекрасно это знаешь, отец. Будь добр, прекрати выставлять напоказ свое безбожие и воинственность.
Я сидел в седле. Икону стянули шерстяной тканью и привязали к моей груди.
– Я не верю, что мой брат Федор погиб! – сказал князь, пытаясь сдержать своего коня и поравняться с отцовским жеребцом. – Может быть, странники видели другие развалины, какой-то старый…
– Сейчас в степях ничто не выживает, – взмолился старец. – Князь, не забирайте Андрея. Не увозите его.
Монах побежал рядом с моим конем.
– Андрей, ты там ничего не найдешь, только дикую стелющуюся траву и деревья. Положи икону в ветвях дерева. Положи ее там на божью волю, чтобы татары, когда найдут ее, узнали его божественную силу. Положи ее там для язычников. И возвращайся домой.
Снег падал так неистово и густо, что я перестал видеть его лицо. Я посмотрел вверх, на ободранные, голые купола нашего собора, след византийской славы, оставленный нам монголами-завоевателями, ныне собиравшими свою алчную дань через нашего князя-католика.
Какой она была холодной и заброшенной, моя родина. Закрыв глаза, я мечтал о грязном отсеке в пещерах, о том, чтобы надо мной сомкнулся запах земли, чтобы, когда меня наполовину захоронят, ко мне пришли сны о Боге и о его добре.
Вернись ко мне, Амадео. Вернись. Не дай сердцу остановиться! Я развернулся.
– Кто меня зовет? Густая белая вуаль снега расступилась, приоткрыв далекий стеклянный город, черный, блестящий, словно разогретый кострами ада. К зловещим облакам темнеющего неба поднимались, подпитывая их, клубы дыма. Я поскакал к стеклянному городу.
– Андрей! – зазвучал за моей спиной голос моего отца. Вернись ко мне, Амадео. Не дай сердцу остановиться! Пока я пытался сдержать коня, икона выпала из моей левой руки. Шерстяная ткань развернулась. Икона падала по холму, без конца переворачиваясь, при падении подпрыгивая на углах, шерстяной сверток развалился. Я увидел мерцающее лицо Христа.
Меня подхватили сильные руки, потянули вверх, как ураган.
– Отпустите меня! – запротестовал я. Я оглянулся. На замерзшей земле лежала икона, вверх смотрели вопрошающие глаза Христа.
Мое лицо с обеих сторон сжали твердые пальцы. Я моргнул
– Пей, Амадео, – сказал он. – Пей от меня.
Моя голова упала ему на горло. Забурлил фонтан крови; он забил из его вены, густой струей полившись на воротник его золотой мантии. Я лизнул ее. Кровь воспламенила меня, и я вскрикнул.
– Тяни ее в себя, Амадео. Тяни, сильнее!
Кровь заполнила мой рот. Мои губы прижались к его шелковой белой плоти, чтобы не пропало ни капли. Я сделал глубокий глоток. В тусклой вспышке я увидел, как мой отец скачет через степь, могучая фигура в кожаных одеждах, чем плотно прикреплен к поясу, нога согнута, потрескавшийся, изношенный коричневый сапог твердо стоит в стремени. Он повернулся налево, грациозно приподнимаясь и опускаясь в такт широким шагам его белого коня.
– Отлично, уходи от меня, ты, трус, бесстыдник, жалкий мальчишка! Уходи! – Он посмотрел прямо перед собой. – Я молился, Андрей, я молился, чтобы они не затащили тебя в свои грязные катакомбы, в свои мрачные земляные кельи. Мои молитвы услышаны! Иди с Богом, Андрей. Иди с Богом. Иди с Богом!
Лицо моего господина, восхищенное и прекрасное, горело белым огоньком на фоне дрожащего золотого света бесчисленных свечей. Он стоял надо мной.
Я лежал на полу. Мое тело пело от крови. Я поднялся на ноги, у меня поплыла голова.
– Господин.
Он оказался на дальнем конце комнаты, спокойно стоя босиком на светящемся розовом полу, протянув ко мне руки.
– Иди ко мне, Амадео, подойди сюда, иди, забери остальное.
Я старался подчиниться. Комната пылала разными красками. Я увидел процессию волхвов.
– Какие они яркие, какие живые!
– Иди ко мне, Амадео.
– У меня не хватит сил, господин, я упаду в обморок, я умру в этом великолепном свете.
Я сделал шаг, за ним – еще один, хотя и думал, что это невозможно. Я ставил одну ногу перед другой, подходя все ближе и ближе. Я споткнулся.
– Тогда иди на четвереньках, но иди. Иди ко мне. – Я вцепился в его мантию. Придется взобраться на эту гору, если я решился. Я потянулся вверх и схватился за его согнутую в локте правую руку. Я приподнялся, почувствовав прикосновение золотой ткани. Я распрямлял ноги, пока не встал. Я снова обхватил его; я снова нашел источник. Я пил, пил и пил.
Золотым потоком кровь хлынула в мои внутренности. Она разлилась по моим рукам и ногам. Я был Титаном. Я раздавил его своим телом.
– Дай мне ее, – прошептал я, – дай.
Кровь задержалась на моих губах и полилась мне в горло.
Как будто его холодные мраморные руки поймали мое сердце. Я слышал, как оно бьется, борется, как открываются и закрываются клапаны, слышал мокрый звук вторгающейся крови, хлопки и шлепки принимавших ее и перерабатывающих клапанов, мое сердце росло и набиралось сил, мои вены становились неуязвимыми металлическими каналами, полными этой необычайно крепкой жидкости.