Вампирские архивы: Книга 2. Проклятие крови
Шрифт:
Однажды утром внимание Джима привлекла какая-то суматоха во дворе. Выглянув из северной башни, он увидел возле автобуса Диану и еще полдюжины женщин. Вместо обычных кожаных юбок и жилетов они были одеты в лохмотья.
Диана увидела его и помахала рукой. Волосы ее отросли, но до сих пор оставались короткими. На солнце они блестели словно золото.
Она выглядела просто великолепно в своей невинности.
Вместе со своими подругами она красила автобус в розовый цвет.
Дэн Симмонс
Дэн Симмонсродился в 1948 году в Пеории, штат Иллинойс, а в дальнейшем
Большинство ранних сочинений Симмонса относятся к литературе ужасов, начиная с его дебютного романа «Песнь Кали» (1985), удостоенного Всемирной премии фэнтези. После выхода в свет романа «Лето ночи» (1991) его жанровые пристрастия начали смещаться в область научной фантастики, хотя роман «Дети ночи» (1992) получил, среди прочего, премию «Локус» в категории «Лучший хоррор». Роман «Гиперион» (1989), удостоенный премий «Хьюго» и «Локус», стал одной из самых успешных книг писателя. Его структура (странствие группы паломников, ищущих демоническое божество по имени Шрайк, к планете Гиперион и рассказ каждого из них о причине своего путешествия) восходит к «Кентерберийским рассказам» Джеффри Чосера.
Рассказ «Утеха падали», название которого заимствовано из стихотворения Джерарда Мэнли Хопкинса, был впервые опубликован в журнале «Омни» в сентябре-октябре 1983 года. Позднее Симмонс расширил его в роман с тем же названием (в русском переводе «Темная игра смерти»), который в 1990 году был удостоен премии Брэма Стокера.
Утеха падали (© Перевод А. Кириченко)
Я знала, что Нина отнесет смерть этого битла Джона на свой счет. Полагаю, что это проявление очень дурного вкуса. Она аккуратно разложила свой альбом с вырезками из газет на моем журнальном столике красного дерева. Эти прозаические констатации смертей на самом деле представляли собой хронологию всех ее Подпиток. Улыбка Нины Дрейтон сияла, как обычно, но в ее бледно-голубых глазах не было и намека на теплоту.
— Надо подождать Вилли, — сказала я.
— Ну конечно, Мелани, ты права, как всегда. Какая я глупая. Я ведь знаю наши правила.
Нина встала и начала расхаживать по комнате, иногда бесцельно касаясь чего-то или сдержанно восторгаясь керамическими статуэтками и кружевами.
Когда-то эта часть дома была оранжереей, но теперь я использую ее как комнату для шитья. Растениям здесь по-прежнему доставалось немного солнечного света по утрам. Днем комната выглядела теплой и уютной благодаря солнцу, но с приходом зимы ночью здесь было слишком прохладно. К тому же мне очень не нравилось впечатление темноты, подступающей к этим бесчисленным стеклам.
— Обожаю этот дом. — Нина повернулась ко мне и улыбнулась. — Просто не могу передать, как я всегда жду возвращения в Чарлстон. Нам нужно проводить здесь все наши встречи.
Но я-то знала, как Нина ненавидит и этот город, и этот дом.
— Вилли может обидеться, — сказала я. — Ты же знаешь, как он любит похвастаться своим домом в Голливуде.
— И мальчиками.
Нина засмеялась. Она здорово изменилась и потускнела, но ее смех остался прежним. Это был все тот же хрипловатый детский смех, который я услышала впервые много лет назад. Именно из-за этого смеха меня тогда потянуло к ней; тепло одной девчушки притягивает другую одинокую девочку-подростка, как пламя — мотылька. Теперь же смех этот лишь обжег меня холодом и заставил еще больше насторожиться. За прошедшие десятилетия слишком много мотыльков слеталось на пламя Нины.
— Давай выпьем чаю, — предложила я.
Мистер Торн принес чай в моих самых лучших фарфоровых чашках. Мы с Ниной сидели в медленно передвигающихся квадратах солнечного света и тихо разговаривали о пустяках: об экономике, в которой обе ничего не понимали; о совершенно вульгарной публике, с которой приходится теперь сталкиваться, летая самолетами. Если бы кто-нибудь заглянул из сада в окно, он подумал бы, что видит стареющую, но все еще привлекательную племянницу, навестившую любимую тетушку. (Нас не могли принять за мать и дочь: тут я не уступлю.) Все считают, что я хорошо, даже стильно одеваюсь. Господь свидетель, я дорого плачу за шерстяные юбки и шелковые блузки, которые мне присылают из Шотландии и Франции. Но рядом с Ниной мой гардероб всегда выглядит безвкусным. В тот день на ней было элегантное светло-голубое платье. Оно обошлось ей в несколько тысяч долларов, если я правильно угадала модельера. Этот цвет так оттенял ее лицо, что оно казалось еще более совершенным, чем обычно, и подчеркивал голубизну ее глаз. Волосы Нины поседели, как и мои, но она по-прежнему носила их длинными, закрепив бареткой, и это ее не портило. Напротив, она выглядела шикарно и моложаво, а у меня было ощущение, что мои короткие искусственные локоны блестят от синьки.
Вряд ли можно было подумать, что я на четыре года моложе Нины. Время обошлось с ней не слишком сурово. И она чаще искала и получала Подпитку.
Нина поставила чашку с блюдцем на столик и вновь беспокойно заходила по комнате. Это было совсем на нее не похоже — проявлять такую нервозность. Остановившись перед застекленным шкафчиком, она обвела взглядом вещицы из серебра и олова и замерла в изумлении.
— Господи, Мелани… Пистолет! Разве можно в таком месте хранить старый пистолет?
— Это антикварная вещь, — пояснила я. — И очень дорогая. Вообще ты права, глупо держать его тут. Но во всем доме нет больше ни одного шкафчика с замком, а миссис Ходжес часто берет с собой внуков, когда навещает меня…
— Так он что, заряжен?!
— Нет, конечно, — солгала я. — Но детям вообще нельзя играть с такими вещами… — Я неловко замолчала.
Нина кивнула, но в ее улыбке была изрядная доля снисходительности, и она не пыталась это скрыть. Она подошла к южному окну и выглянула в сад.
Будь она проклята! Нина Дрейтон даже не узнала тот пистолет. Это много о ней говорит.
В тот день, когда его убили, Чарлз Эдгар Ларчмонт считался моим кавалером уже ровно пять месяцев и два дня. Об этом не объявляли официально, но мы должны были пожениться. Эти пять месяцев представили, как в микрокосмосе, всю ту эпоху — наивную, игривую, подчиненную строгим правилам настолько, что она казалась манерной. И еще романтичной. Причем в самом худшем смысле этого слова — подчиненной слащавым либо глупым идеалам, к которым могли стремиться только подростки. Мы были как дети, играющие с заряженным оружием.