Вампиры и оборотни
Шрифт:
Дорко была самой жестокой из всех служанок. Когда дело доходило до придумывания новых пыток, ее дьявольское воображение работало с безграничной изобретательностью. Проведя несколько часов в созерцании наиболее изощренных, а иногда и эротичных мучений, рожденных жестоким умом Дорко, Эржебет выказывала ей свою признательность.
В Чейте графиня вставала рано, согласно неписаным правилам Надащди и Батори, и отдавала распоряжения прислуге. Вся уборка помещений должна была заканчиваться до десяти часов. После этого она посещала свой конный завод, начало которому положил жеребенок, а теперь, когда он вырос, ее любимый конь Винар. Отличной породы, вороного окраса, он прекрасно знал свою хозяйку, которая разговаривала с ним очень ласково. Этот конь был таким красивым, что однажды перед очередной охотой Кристофер
Ласло Туроци, иезуит, более века спустя написавший об Эржебет Батори, упомянул: «Она была тщеславна» и «ее величайшим грехом было желание оставаться прекрасной». Он отметил это в попытке установить истинный источник чейтской драмы, поскольку город Чейте за прошедшую сотню лет почти не изменился. Глиняный горшок, в который собиралась кровь молодых и здоровых крестьянских девушек, все еще лежал в каком-то из углов подвала. Призрак Кровавой Графини, твари, великой распутницы, еще блуждал по ночам в замке. Отец Туроци не осмелился сказать ничего о колдовстве, поскольку это бросило бы тень на саму церковь, которая приложила много усилий, чтобы не оказаться замешанной в этом деле. Протестанта или католика за ведовство ожидал костер. Тогда как единственным способом казни для Эржебет Батори было бы отсечение ее прекрасной головы. Разве не присвоила она себе прав орла или волка? Она была, продолжает отец-иезуит, «гордой и кичливой, думала только о себе». Другими словами, графиня страдала манией величия.
Графиня не умела, да и не желала анализировать причины своих дурных порывов. Они обрушивались на нее, и она считала себя вправе воспользоваться ими. И если в наиболее светлые моменты начинала сомневаться в своей правоте, то всегда обращалась к заклинанию, написанному для нее старой ведьмой на плодном пузыре новорожденного деревенского младенца, купленного у повивальной бабки. Написанная на сморщившейся коже, черненной соком растений, молитва земле и ее темным силам была нанесена неровными строчками. Она была написана составом, приготовленным из кротов, удодов и болиголова, собранного на окрестных лугах, на диалекте, на котором разговаривали в этих горах. Текст заклинания гласил:
«Истен, помоги мне: и ты тоже, О Всемогущая Туча! Защити меня, Эржебет, и даруй мне долгую жизнь. Я в опасности, О туча! Пошли мне девяносто котов, ради искусства Всевышнего Господа котов. Передай им мои приказы и вели им, где бы они ни были, собраться вместе, спуститься с гор, выйти из вод, из рек, из дождя на крышах и из океанов. Вели им явиться ко мне. И пусть они поспешат растерзать сердце… и также… и… Позволь им разорвать на куски и кусать снова и снова сердце Меджери Рыжего. И храни Эржебет от зла».
Пустые места должны были заполняться в надлежащий момент особыми чернилами, обладающими необходимой силой, именами людей, чьи сердца она желала разорвать. Один только Меджери был приговорен сразу, мучитель ее сына Пала рыжеволосый Меджери, которого она ненавидела потому, что он был единственным из живых существ, кого она боялась, единственным, кто знал о ней все и кто бросал вызов времени.
И в самом низу заклинания, явно отделенная от остального текста, была такая запись: «О Святая Троица, защити меня». Это была троица темных сил, порожденных кровью, жизненная энергия, восстанавливавшая распавшуюся кровь, свободная от всяких ограничений. Эта Троица была женского пола, тогда как дьявол всегда двуполый, гермафродит, как его изображают на старых картах таро.
Эржебет, которую называли Чейтской Тварью, эта мертвенно-бледная, сверхутонченная и развратная женщина, далеко вышла за пределы обычных законов человечности. Единственное, что имело для нее значение, – кровь других людей. Она застыла на уровне развития ведьм. Она жила в мире, полном нервов и внутренностей, вырванных у мелких животных, смертоносных корней паслена и мандрагоры, собранных лесной ведьмой Дарвулей. Каждый раз странная радость охватывала ее, сил больше не было, и глубокая апатия свидетельствовала о том, что надо начинать все сначала.
Ахейские жрецы, жившие на земле Эллады во втором тысячелетии до н. э., в храме Эгиры должны были выпить чашу крови только что принесенного в жертву быка, прежде чем спуститься в подземную
Жиль де Рэ посредством вычурных церемоний, церковного органа и ангельских голосов детей пытался найти контакт со всей вселенной, чтобы вырваться из царства своих оргий. Но двум параллельным мирам – Похоти и Божественного – слиться не дано никогда.
Одной из главных забот Эржебет считала постоянное пополнение своих «загонов для скота», и ее посланцы в поисках добычи неустанно прочесывали горные тропы и деревни Верхней Венгрии. Однажды девушка, чья красота была общепризнана, возвращалась издалека, из деревни в Главных Карпатах, где обитают вампиры и где ведьмы нагоняют на небеса тучи. От замка к замку зеркалами сигналили о ее приближении. Она шла месяц. И если другие девушки могли подолгу ожидать своей очереди в подземных склепах Чейте, то эта была принесена в жертву уже в ночь после возвращения.
В Вене есть дом, в котором находилось множество рогов животных и других охотничьих трофеев. Он стоит на одной из самых древних улиц города, на узкой Шу-лерштрассе, спускающейся от Бастиона доминиканцев и по мосту пересекающей Дунай, который с незапамятных времен омывает северную и восточную части города.
Неподалеку находится еще один жилой район, в некотором роде крепость с сотнями маленьких дверей, теснящихся друг к другу бедных домов со стенами двух-трехметровой толщины, напоминающих о далеком прошлом города. Это буквально нагромождение серого камня, вывороченных тут и там из стен глыб (некоторые из них датируются римским временем), железных решеток, квадратных каменных плит мостовой и сточных канав, проходящих посередине, – это Блютгассе, или Кровавая аллея. Потайные двери и лестницы «дома с рогами» выводят во двор; лампада, украшенная цветочным орнаментом и изображением Девы Марии, горит перед Мальтийским крестом. Но семь холодных двориков, окруженных каменными лестничными маршами и коридорами, кажутся безучастными к тем ужасам, свидетелями которых довелось им быть.
До приезда сюда Эржебет Батори дом с рогами когда-то в давние времена был храмом мощного ордена тамплиеров. В его глухих склепах, бывших катакомбах старого собора святого Стефана, далеко от материального мира, который, подобно еретикам-катарам, они осуждали, заседали австрийские тамплиеры. Они не подчинялись никому, кроме великого магистра своего ордена. Во Франции по приказу короля Филиппа Красивого (которого немцы называли Филипп Презренный) сожгли прелатов тамплиеров, а сам орден разгромили. В Германии при Фридрихе III Справедливом великим магистром храмовников был вильдграф Гуго, живший в Вене. Оплотом ордена был городской замок Фанрихсхоф с глубоко запрятанными под землей убежищами. Все соседние дома принадлежали тамплиерам. В них главным образом размещались хоровые школы. Услышав о суде над великим магистром ордена и его мучениях во Франции, вильдграф Гуго заставил всех рыцарей-тамплиеров покинуть Вену. Они ехали день и ночь, пока не достигли Эггенбурга. А потом последовал удар в спину. Церковный совет приказал храмовникам вернуться в Вену, заверив, что им не причинят никакого вреда. Но едва они вошли в город, как ворота закрыли. Рыцари засели в своем огромном доме, но оказались в ловушке во дворах и подземных ходах, каждый выход из которых охранялся. Затем в дело вступил «моргенштерн» – страшная булава с длинными шипами. Оставшихся в живых судил чудовищный трибунал, члены которого сами были виновны в худших из преступлений. Объявили, что некоторых подсудимых ждут объятия «железной девы», представлявшей собой нечто вроде деревянного саркофага в форме женщины, усеянного внутри острыми пиками, пронзавшими тело брошенной в него жертвы. Хроники сообщают, что в память о крови тамплиеров, расплескавшейся по их плащам и струями текшей по Зингерштрассе, зловещую аллею стали называть Блютгассе – Кровавая аллея.