Вампиры не стареют: сказки со свежим привкусом

Шваб Виктория

Навея выскакивает из туалета.

– Готов? – спрашивает она Брэндона, даже не взглянув в мою сторону. Полагаю, она не простила мне, что я был груб с ней вчера. Брэндон едва заметно кивает мне и выходит из закусочной вслед за сестрой.

Когда их машина уезжает, я снова запираю дверь.

В углу поблескивает музыкальный автомат.

Я подхожу к нему и всматриваюсь в список песен. Сердце грохочет у меня в груди, отдаваясь эхом в ушах, словно набатный колокол, но я думал об этом весь день. Мне нужно знать.

Моя догадка такова – не важно, какую кнопку я нажму, результат

будет один. Так что я закрываю глаза и вытягиваю руку. Нажимаю на первую попавшуюся кнопку и жду.

Скрипка, ударные и банджо. А потом снова этот голос:

«Я шагал вдоль реки, мне луна освещала дорогу,Я догнал паренька, дружелюбен и мил был он очень…»

На этот раз я слушаю. Всю песню. Когда она заканчивается, включаю ее снова, и на этот раз повторяю слова, чтобы запомнить строки, рифмы и ритм. И на третий раз я уже пою.

Я просто позволяю словам вылетать из горла, щекоча мне язык и огибая губы, и как только я начинаю, они текут потоком, словно сама Кровавая река – неукротимая сила, мощная и древняя. И я вкладываю в нее всё. Все свои чувства, связанные с одиночеством, несправедливостью буллинга со стороны Джейсона и его дружков, приближающейся смертью мамы, страхом, пронизывающим каждую частичку моего тела. Свое рассыпающееся в пыль сердце. И позволяю всему этому выйти.

Когда песня заканчивается, я чувствую себя полностью выжатым. Доковыляв до ближайшей кабинки, падаю в ней. Мечтаю о стакане холодной воды, но я слишком изнурен, чтобы подняться и налить себе.

И я жду.

И… ничего не происходит.

Я жду тридцать минут, потом еще тридцать, но нет ни движений на парковке, ни затухания света, ни холодного ветерка. Здесь только я, страшные истории и мое убожество. Я прижимаюсь щекой к холодному пластику и позволяю слезам течь из глаз. Спустя какое-то время сажусь и вытираю слезы тряпкой для уборки.

Я встаю, чувствуя себя так, словно моим костям не меньше тысячи лет. Дохожу до машины. Еду по пустым улицам домой. Захожу проверить маму.

Я падаю на кровать, чувствуя себя точно так же, как в начале этого ужасного дня.

Он приходит на следующий день. Я снова в «Закусочной Лэндри». Уже поздно, до закрытия остается полчаса, когда я замечаю его. Он сидит в самой дальней от двери кабинке для четырех человек, возле музыкального автомата, где я вчера вечером рыдал, словно малое дитя. На нем черная ковбойская шляпа, которую я замечаю в первую очередь, и темная джинсовая куртка. Ботинки, обычные для этих мест, подняты на противоположное сиденье. Они тоже черные, и кожа отражает свет, из-за чего ботинки сияют.

Поля его шляпы опущены, пряча лицо, так что, подходя к нему, я вижу лишь кусочек бледной кожи и уголок легкой улыбки.

– Кухня закрывается через тридцать минут, – говорю я, останавливаясь

перед ним. Сегодня я работаю за официанта, потому что у Навеи выходной. Я поднимаю блокнот для записей, приготовив ручку.

– Того, что мне надо, нет в меню, – произносит он, мягко растягивая слова. Приподнимает шляпу, показывая свое лицо, и я в изумлении втягиваю воздух. Если бы вы попросили меня описать его, я бы не смог. Кроме изгиба его губ, узкой полоски носа, резко очерченных скул. Это был эдакий идеал – всё, что я могу сказать.

– Вы снимаетесь для телевидения? – выпаливаю я. Потому что в Кровавой реке никогда еще не бывало парня, подобного ему.

Он смеется, и его смех тоже прекрасен, словно дуновение прохладного ветерка в первый осенний день или раскат грома в жаркую летнюю ночь.

– Неа, – отвечает он. – Не снимаюсь.

Я оглядываюсь через плечо, ожидая увидеть сам не знаю что. Свидетеля или скрытую камеру. Джейсон и близнецы пытаются меня разыграть.

– Ты звал меня, Лукас, – протягивает он. – Разве ты не помнишь? Звал моей песней и своим рассыпающимся в пыль сердцем. – Он раскидывает руки в стороны. – Ты звал всех нас.

Я снова оглядываюсь и вижу еще трех парней, идущих по проходу между столами, все чуть старше меня. На них ковбойская экипировка, шляпы и ботинки, потертый деним, за исключением одного, на котором надетая задом наперед бейсболка и джинсы оверсайз.

– Позволь представить моих братьев, – говорит он. – Это Джаспер, а рядом с ним Уиллис. Это Дрю. А я, – говорит он, качнув шляпой, – я Сайлас.

– И вы все… – Я не могу заставить себя спросить. Я боюсь произносить это вслух, они же поднимут меня на смех. Или исчезнут.

– Есть что достойное в этом кабаке? – спрашивает Джаспер, барабаня пальцами по меню. У него низкий голос и какой-то акцент, который мне не удается распознать. Кожа у него того же оттенка, что и у меня, а из-под шляпы виднеются темные волосы.

– Куда бы мы ни пришли, меню мало чем отличается, – смеется Уиллис. Его кожа на тон темнее, чем у Джаспера, а под шляпой свисают тугие черные кудри. Голос высокий, нервный, а черные глаза бегают по залу.

– Что верно, то верно, брат, – с улыбкой произносит Сайлас. Он хлопает ладонью по столу. – Пойдемте куда-нибудь в другое место. – Он наклоняет голову: – Пойдешь с нами, Лукас? Давай разделим трапезу.

– Я? – спрашиваю я.

Парни смеются – ну, Джаспер и Уиллис. Третий парень, рыжеволосый, не произносит ни слова. Он как будто чем-то встревожен и трясет коленом под столиком.

– М-мне надо закрыть кафе, – заикаясь, произношу я.

– Тогда сделай это, – говорит он. – Мы подождем, чтобы поесть вместе с тобой.

Уиллис снова разражается хохотом, и рыжий качает головой, а я не понимаю, в чем шутка.

Потом они все встают и идут к выходу, вальяжно и грациозно, словно кошки. Я смотрю им вслед, убежденный, что это галлюцинации и я никогда их больше не увижу, после того как они исчезнут за дверью. Колокольчик над выходом звенит, когда они выскальзывают на улицу, один за другим. Последним выходит Сайлас, и он касается пальцами шляпы, глядя на меня, когда переступает порог.