Ван Гог. Жизнь. Том 1. Том 2
Шрифт:
Избавленный от гнета сторонней оценки, Винсент мог позволить себе быть одновременно бесконечно оптимистичным и безжалостно критичным по отношению к результатам своих трудов; он неустанно надеялся на чудесную перемену к лучшему – удар молнии, глас Божий, явление ангела. «Я работаю как сумасшедший, хотя пока результаты не сильно обнадеживают. Но я твердо верю, что в свое время эти колючки расцветут белыми цветами, а бесплодные на вид усилия на поверку обернутся родовыми схватками», – писал он брату из Боринажа, высказывая мысль, которая еще не раз повторится в его письмах. Внезапный отъезд Винсента в Брюссель – буквально через несколько дней после того, как он заявил Тео, что ему «лучше остаться здесь и работать, сколько есть и будет сил», – явился первым в череде побегов, предпринятых в попытке сохранить надежду.
Боринаж определил всю будущую эмоциональную жизнь Винсента. Когда в июне Тео прислал брату пятьдесят
При этом «гнетущая зависимость» Винсента (по его собственному выражению) заставляла его испытывать вину и досаду. Обуреваемый чувством вины, Винсент уверял брата, что трудится не жалея сил, призывал его к терпению и униженно обещал непременно вернуть ему истраченные деньги. («Однажды я выручу пару грошей за какую-нибудь из своих почеркушек», – писал Винсент, только что провозгласивший себя художником.) Под влиянием досады он пытался манипулировать братом, настойчиво требуя денег и разражаясь праведным гневом, ибо задержка очередного вспомоществования была в глазах Винсента грубым нарушением условий их партнерства. К моменту, когда Винсент покинул Боринаж, Тео полностью занял место их отца в этой привычной для Винсента схеме отношений: братья оказались вовлечены в порочный круг, где раздражение подчас перевешивало благодарность, любая поддержка оказывалась недостаточной, а великодушие и щедрость вознаграждались открытым пренебрежением. В сентябре Тео пригласил Винсента приехать в Париж. В ответ Винсент намекнул брату, что очень хотел бы посетить Барбизон, и под этим предлогом вытребовал дополнительную сумму, а сам взял и без всякого предупреждения отправился в Брюссель.
В конце концов благодаря чудесной силе своего воображения Винсент вернулся из Боринажа, сохранив идею о великой, преображающей все и вся силе, невредимой и не затуманенной годами поражений и страданий. «Что же касается моей внутренней сущности, – писал он Тео, – то она осталась прежней… Но кое-что все же изменилось, теперь я думаю, верю и люблю глубже, чем думал, верил и любил раньше». Дарить утешение по-прежнему было его главной целью; истина по-прежнему виделась ему главным средством ее достижения; печаль, как и прежде, была для него главным и все искупающим чувством. Воображение Винсента уже занялось превращением своего прошлого изгнания и нищеты в блаженную пору, когда им владело одухотворяющее оно – «сокровенная печаль», которую он находил в работах своих любимых художников. В своем собственном искусстве он поклялся стремиться к «более благородному, достойному и, если можно так выразиться, евангелическому тону». О том, что ему предстояло свершить, он говорил словами Писания («Тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их»), а пережитое им в черной стране перерождение интерпретировал ни много ни мало как воскрешение из мертвых. «Именно тогда, в крайней нищете, – писал он, – я почувствовал, как возвращается ко мне былая сила, и сказал себе: „Что бы ни было, я еще поднимусь. Я возьму в руки карандаш“».
Часть вторая. Голландский период
1880–1886
Винсент Ван Гог в возрасте 18 лет
Глава 14
Ледяные сердца
Словно фантазм древних
Разумеется, это здание – самая масштабная из возведенных в XIX в. отдельно стоящих построек – и не могло быть иным: Брюсселю нужен был символ. Молодое Бельгийское государство, только что отпраздновавшее пятидесятилетнюю годовщину независимости и расширившее свои владения за счет африканских колоний, хотело навсегда оставить в прошлом многовековое господство Франции и Голландии и превратить свою древнюю столицу в современный город, престижностью и великолепием бросающий вызов самому Парижу. Перемены, которые по велению короля Леопольда II происходили в Брюсселе, сопоставимы с градостроительными преобразованиями французской столицы под руководством барона Османа: целые районы средневекового города сравнивались с землей, чтобы освободить место для новых просторных бульваров, застроенных буржуазными апартаментами и великолепными дворцами коммерции, власти и искусства. За чертой Старого города был разбит огромный парк, не уступавший парижскому Булонскому лесу, и обустроено громадное ярмарочное пространство – в 1880 г. здесь прошло празднование полувекового юбилея независимости страны, размахом напоминавшее парижскую Всемирную выставку.
Но время, проведенное в тени Парижа, дало Брюсселю и ряд преимуществ. В поисках убежища от политических волнений в тихий франкоговорящий город во множестве прибывали представители артистической и интеллектуальной элиты. Здесь Карл Маркс и другие основоположники социализма безнаказанно могли писать и публиковать свои сочинения. Именно здесь анархист Пьер Жозеф Прудон («Собственность есть воровство!») скрывался от тюремного заключения. Как наверняка было известно Винсенту, здесь началось двадцатилетнее изгнание Виктора Гюго – самые продуктивные годы его чрезвычайно насыщенной жизни. Здесь символист Шарль Бодлер укрылся от преследования за «непристойность» своей поэзии. Сюда же Верлен привез свою запретную любовь – Артюра Рембо – и создал стихи, которые вошли в сборник «Романсы без слов» («Romances sans paroles»). К тому времени, как сюда приехал Винсент, Брюссель заслуженно пользовался славой города, где отверженные у себя на родине люди неординарных взглядов получали шанс поспорить с судьбой.
Именно сюда, в город воскресших надежд и вторых шансов, Винсент привез и свое собственное отчаянное желание начать новую жизнь. Из писем исчезли любые упоминания о неудачах прошлого. Только название гостиницы при кафе, где он остановился, – «Друзья Шарлеруа» – невольно вызывало в памяти черное время, проведенное им в черной стране (Шарлеруа был столицей угледобывающего региона). В маленькой комнате над кафе (бульвар Миди, дом номер 72, напротив вокзала) возобновилась лихорадочная работа. «Я рвусь вперед с удвоенной силой», – по прибытии уверял Винсент брата. «Мы должны напрягать все силы – как обреченные, как отчаявшиеся».
Питаясь хлебом и кофе, которые в счет оплаты пансиона можно было круглосуточно получать в кафе внизу, Винсент корпел над последней частью курса Барга, посвященной копированию знаменитых графических портретов работы Рафаэля и Гольбейна. Одновременно он снова прошел курс более простых упражнений углем и сделал новые копии репродукций с любимых картин Милле, осваивая рисунок пером. Но результаты повергали его в отчаяние: «Это не так просто, как кажется».
Помимо этого, Винсент усердно перерисовывал крупноформатные иллюстрации большой книги по анатомии – гримасничающие головы и конечности с оголенными мускулами, – пока не усвоил таким образом, как изображать «все человеческое тело» – спереди, сзади и сбоку. Кроме того, чтобы изучить анатомию животных, он раздобыл литературу по ветеринарии, откуда перерисовывал изображения лошадей, коров и овец. На некоторое время он даже заинтересовался псевдонауками – физиогномикой и френологией, поскольку был убежден, что художник обязан знать, «как характер находит отражение в чертах лица и форме черепа».
Винсент старательно живописал свои титанические усилия родителям и Тео, которые не слишком верили в его способность достичь мастерства в изображении фигуры. «[Если] я буду делать успехи в рисунке, – уверял он родителей, – все остальное раньше или позже тоже пойдет на лад». Винсент отправлял домой образчики («пусть убедятся в том, что я работаю»). Он не упускал случая напомнить родным, как сложна стоящая перед ним задача, и пообещать непременно добиться успеха. «В целом, могу сказать, я достиг некоторого прогресса, – писал он 1 января 1881 г. – Мне кажется, теперь дело пойдет быстрее».