Ван Гог. Жизнь. Том 1. Том 2

Найфи Стивен

Впоследствии пристрастия Винсента вышли далеко за пределы перечня литературы, заслужившей одобрение родителей. Но прочитанные в детстве книги задали определенную траекторию. На всю жизнь сохранив любовь к чтению, Винсент с невероятной скоростью глотал книгу за книгой. Заинтересовавшись автором, Винсент за несколько недель осваивал все его литературное наследие. В детстве ему, должно быть, нравилось учить стихи наизусть, и, повзрослев, он продолжал заполнять память бесчисленными поэтическими опусами, рассыпая цитаты из них по страницам своих писем и днями напролет переписывая их – без единой помарки – в альбомы. Сохранил он и любовь к сказкам Андерсена. Яркий фантазийный мир антропоморфных растений и персонифицированных абстракций, преувеличенных чувств и афористичной образности, несомненно, наложил

отпечаток на воображение Винсента. Десятки лет спустя он назовет сказки Андерсена «восхитительными… прекрасными и настоящими».

Праздники в пасторском доме позволяли особенно ясно продемонстрировать семейную солидарность в условиях обособленной и полной лишений жизни. Календарь образцовой протестантской семьи пестрел памятными датами: здесь были церковные и национальные праздники, дни рождения (включая дни рождения теток, дядьев и слуг), годовщины и именины (обычно по первому имени). Анна была бессменным организатором всех празднеств в пасторском доме, планируя радостные моменты семейного единения со свойственной ей энергией и вниманием к мельчайшим деталям. Темные комнаты убирали гирляндами зелени, флажками и букетами сезонных цветов. На стол, украшенный горами фруктов и цветущими ветвями, выставляли блюда с праздничной выпечкой. Впоследствии дети Анны будут смиренно переносить тяготы путешествия, преодолевая порой огромные расстояния ради того, чтобы попасть домой на праздник. Если же приехать не получалось, по принятому в Голландии обычаю письма с поздравлениями направлялись не только виновнику или виновнице торжества, но и всем его участникам, так что отсутствующий член семьи не был полностью лишен радости общения с родственниками.

Ни один из длинной череды праздников не мог сравниться с Рождеством. Начиная с кануна Дня святого Николая, 5 декабря, когда наряженный Синтеркласом дядюшка раздавал детям сласти и подарки, и заканчивая Днем подарков 26 декабря, обитатели зюндертского дома на Маркт праздновали таинство единения Святого семейства, а заодно и собственной семьи. На протяжении четырех недель члены небольшой протестантской общины собирались вокруг увитого гирляндами камина, и в гостиной звучали библейские тексты, рождественские песнопения и звон кофейных чашек. Под руководством Анны дети украшали большую елку фигурками, вырезанными из золотой и серебряной фольги, шарами, фруктами, орехами, конфетами и десятками свечей. Под елкой не только пасторских, но и всех детей прихода ожидали подарки. «Рождество – самое прекрасное время», – постановила Анна. В праздничный день Винсент с братьями сопровождал Доруса в его традиционном обходе заболевших прихожан – «чтобы привести к ним святого Николая».

Каждое Рождество, греясь у камелька, члены семьи зачитывали вслух одну из пяти рождественских повестей Чарлза Диккенса. Две из них навсегда оставили след в душе Винсента: «Рождественская песнь» и «Одержимый». Эти истории с их яркими образами фаустианских видений, детей в смертельной опасности и волшебной, животворной силы домашнего очага и духа Рождества он перечитывал едва ли не ежегодно. «Каждый раз они для меня будто внове», – признавался он. Мальчиком Винсент и представить себе не мог, до какой степени повесть о «вытесненном из сердца матери», преследуемом воспоминаниями человеке будет волновать его в конце жизни. Тогда, в детстве, он чувствовал лишь, что настоящее Рождество возможно только дома, в кругу родных.

«Мне кажется, – говорит Редлоу, терзаемому страданиями ученому из „Одержимого“, старик-слуга, – будто в день Рождества Христова родились все, кого я только любил в своей жизни, о ком горевал, кому радовался».

Конечно же, ни один праздник не мог обойтись без подарков. С самого раннего возраста дети семьи Ван Гог сами готовили подарки на дни рождения и годовщины. Все они умели составлять букеты и оформлять корзины со снедью. Своими руками мастеря подарки многочисленным родным к многочисленным праздникам, каждый постепенно овладевал несколькими ремеслами: девочки учились вышивать, вязать крючком и на спицах, плести макраме; мальчики осваивали гончарное и столярное дело.

Анна уделяла внимание и развитию у детей художественных навыков: под ее руководством они делали коллажи, рисовали карандашами и писали красками –

все это тоже помогало украсить и сделать более личными подарки и поздравительные открытки, которыми они постоянно обменивались. Нарисованный букетик цветов или стихотворение, заключенное в венок из бумажных фестонов, превращало самую обычную коробку в нарядную упаковку для подарка. Они иллюстрировали любимые истории и соединяли текст и изображение по принципу, принятому в книгах эмблем, – последние имели широкое хождение в качестве нравоучительных пособий для детей. Гравюры и прочие покупные изделия в конце концов пришли на смену коллажам и вышивкам, но подарки, сделанные своими руками, всегда оставались главным приношением на семейный алтарь.

Пережить тяготы жизни на форпосте дети Анны могли лишь благодаря военной дисциплине. На них были обращены все взгляды – и дружественные, и не слишком, поэтому поведение пасторских детей, как и все в доме Ван Гогов, подчинялось слову «надо». «Долг превыше всего» – таков был девиз Анны.

За этим ригоризмом стояли вековые догмы кальвинистского учения и насущные нужды голландцев. Лозунг Жана Кальвина «Все, что не долг, то грех» для жителей Низинных земель, постоянно находящихся под угрозой затопления, был исполнен особого смысла. С давних времен, если в дамбе появлялась течь, каждый знал, что делать: хватать лопату и бежать к пробоине. Все распри прекращались, и наступало «дамбовое перемирие». Тех, кто медлил или отлынивал, попросту изгоняли; злоумышленников ждала смерть. Если загорался дом, владелец обязан был без раздумий обрушить здание, чтобы пламя не перекинулось на постройки соседей. Требование поддерживать безупречную чистоту защищало всех жителей от распространения заразы. К тому времени, когда родилась Анна, служение долгу превратилось в национальную религию – добропорядочные голландские семьи поклонялись «святой троице» домашнего очага: Долгу, Благопристойности и Благоразумию.

Долг в первую очередь означал заботу о статусе семьи в обществе. В те времена, когда Анна Карбентус променяла положение незамужней девушки из гаагского обеспеченного среднего класса на роль жены пастора в Зюндерте, «в Европе, по утверждению крупного специалиста по истории этого периода, не было другой страны, где бы люди обладали более выраженным классовым сознанием в отношении подобающего образа жизни, окружения и места в общественной иерархии», чем Голландия. Продвижение вверх по социальной лестнице было практически невозможным и не одобрялось. Движение вниз страшило всех, кроме тех, кому ниже падать было некуда. А переезд на постоянное жительство в сельскую местность вроде Зюндерта во времена, когда глубокие классовые различия отделяли город от деревни, грозил именно таким социальным падением.

Пастор с женой представляли верхушку немногочисленной зюндертской элиты. На протяжении веков священники, подобные Дорусу Ван Гогу, служили нравственным и интеллектуальным ориентиром для всех остальных; принятие сана было одним из двух допустимых способов подняться по социальной лестнице (вторым способом было посвятить себя морю).

Дорус получал скромное жалованье, но в придачу церковь предоставляла полагавшиеся ему по статусу привилегии. Дом, служанка, две кухарки, садовник, экипаж и лошадь – все это помогало семье пастора чувствовать себя и казаться состоятельнее, чем было на самом деле. Иллюзию поддерживали и ежедневные прогулки: Дорус в цилиндре и дети с гувернанткой. Эти символы привилегированного положения отчасти компенсировали Анне утрату привычного столичного благополучия, и она держалась за них с беспокойным упорством. «Денег у нас нет, но доброе имя осталось», – резюмировала Анна.

Чтобы сохранить пресловутое доброе имя, Анна внушала своим детям необходимость контактировать исключительно с людьми «приличного круга». Она верила, что правильное окружение – залог успеха и счастья, а все неудачи и прегрешения – от дурной компании. Всю жизнь она неустанно призывала детей общаться с людьми благополучными и предостерегала от опасных связей с представителями не своего класса. Анну распирало от удовольствия, когда кто-то из ее отпрысков получал приглашение в «хороший дом», – она снабжала детей подробными инструкциями о том, как поддерживать нужные связи.