Ванго. Между небом и землей
Шрифт:
С этими словами он стремительно вышел из ложи. Композитор удивленно смотрел ему вслед. Зрительный зал теперь был совершенно пуст.
— Ну, как?
Двумя этажами ниже, в театральном фойе, среди толпы зрителей бледный Томас встретился с родителями. Сэр Рональд Кэмерон уже разливал по бокалам шампанское.
— Ну-с, за что мы выпьем, малыш?
Том ненавидел это отцовское словцо — малыш.
Леди Кэмерон, багровая от волнения, нетерпеливо ждала, когда
— Ну как? — повторила она.
— Ну-у… я с ней поговорил…
— И?.. — торопил его отец, вне себя от возбуждения.
— И… она мне сказала…
Внезапно погас свет. Окружающие в страхе завопили.
Минутой раньше Борис ворвался в ложу Этель. Она стояла перед ним. Он сжимал в руке нож, лезвие которого уходило в рукав пиджака.
— Вы весьма назойливы, мадемуазель. Но вам недолго осталось любопытствовать.
Он шагнул вперед, и в этот момент погас свет.
Однако он твердо решил добиться своего и вонзил нож со свирепой точностью уличных бойцов. Когда через десять секунд свет вспыхнул снова, Борис Антонов испустил гневный вопль, чье эхо погасло в гомоне толпы, заполнявшей фойе. Нож рассек красный бархат кресла. Этель исчезла.
В театральном буфете вспыхнувший свет был встречен общим вздохом облегчения. Бокалы и стаканы тут же зазвенели вновь.
Кэмероны продолжили свой допрос.
— Так о чем я говорил? — спросил Томас.
— Она тебе сказала… — хором подхватили родители.
— Она мне сказала…
Он набрал в грудь побольше воздуха и закрыл глаза, вспоминая, как строптивые пальчики Этель вырвались на свободу из его руки.
— Она мне сказала «да», — солгал Томас. — Этель сказала, что она согласна, но ей нужно немного времени, прежде чем она сообщит об этом брату. Он очень одинок, ее брат. И ей хочется, чтобы до тех пор это не обсуждалось ни с кем, даже с ней.
Родители, вне себя от счастья, упали друг другу в объятия. Это было отвратительное зрелище. Они и не заметили, что каждый из них пролил свой бокал на спину другого. Они радостно кудахтали. Они прямо-таки лопались от гордости. И даже не подумали поздравить сына.
Это была их победа.
Этель спрыгнула из ложи на нижний ярус и бегом спустилась по лестнице.
Кто же это вырубил электричество в такой удачный момент? Она промчалась по коридорам не разбирая дороги, нашла вестибюль, но Борис Антонов уже стоял у выхода, раздавая приказы своим людям. Этель бросилась назад, расталкивая билетеров.
Красная ковровая дорожка бокового фойе заканчивалась у двери, находившейся под охраной. Этель привела в порядок одежду и храбро пошла вперед. Это был единственный вход за кулисы.
— Я
— В антракте категорически запрещено. Приходите после спектакля. Тогда артисты принимают зрителей в гримерках.
— Но я специально приехала с севера Шотландии, чтобы увидеться с месье Ромео. Я принесла ему цветы.
Охранник презрительно взглянул на жалкий букетик маргариток.
— Сразу видать, что вы долго оттуда ехали, — с усмешкой сказал он. — Я же сказал: приходите после спектакля.
Этель услышала шум за спиной. Ее преследователи могли появиться с минуты на минуту.
Ее сердце бешено забилось.
Но тут из-за кулис раздался голос:
— Пропустите эту девушку, я ее знаю.
Охранник посторонился, и Этель прошла мимо. В коридоре, прислонившись к стене, стоял низенький лысый человечек.
— Очень сожалею, что не мне суждено стать вашим Ромео, мадемуазель!
Этель видела его впервые. А это был критик Альбер Демезон, тот самый, что вот уже несколько дней пел ей дифирамбы в прессе.
Она стояла в нерешительности.
— Поторопитесь, юная леди. Мне кажется, вам очень нужно кого-то повидать. Антракт сейчас кончится.
Этель сунула ему букет и чмокнула в щеку.
— Спасибо, месье! Большое спасибо!
Критик расцвел от удовольствия. Мечтательно закатив глаза, он вслушивался в удалявшийся цокот ее каблучков и даже не заметил появления трех разъяренных мужчин, которые оттолкнули охранника и стремглав промчались мимо Демезона, отдавив ему ноги и расшвыряв цветы.
Пока шла вторая часть представления, Борис и его приспешники за кулисами перевернули все вверх дном. Но они никого не нашли. Два часа спустя, по окончании спектакля, они отвезли композитора Прокофьева на улицу Гренель, в советское посольство.
А Этель тем временем сидела на крыше театра. Париж, обрызганный белым лунным светом, искрился внизу, у ее ног.
Измученная Этель почти засыпала.
Там, за кулисами, девушка лет пятнадцати, похожая на ангелочка, залетевшего на колосники, свистом подозвала ее к себе.
— Сюда! Скорей!
Она помогла ей вскарабкаться наверх по запутанным лесенкам, а потом проползти по какой-то потайной трубе. Эта девушка спасла ей жизнь.
И теперь они сидели, прижавшись друг к дружке, между двумя цинковыми ребрами крыши, под летним небом.
— Кто ты? — спросила Этель.
— Это я вырубила электричество.
— Неужели ты?
— Я слежу за этим русским уже год.
— А как тебя зовут?
— Кротиха.
22
Ловушка