Ванильный запах смерти

Шахова Анна

Решение немедленно избавиться от Сашки-укурка приходит к Самохину спонтанно, когда он видит из своей машины, возвращаясь с Дарьей Орлик с рынка, незнакомого мужчину, прогуливающегося возле дома Власова. Высадив хозяйку и перепоручив заботы о продуктах спешащей к отелю от Сашки Иде, Самохин под предлогом срочного похода домой (взвинченная Дарья не помнит, чем именно отговорился Самохин) бросается к Власову, входит бесшумно в избу и оглушает незнакомца поленом. Сам Сашка в этот момент находится в подполе, так как все же замечает Кулонова, топчущегося на пороге. «Укурок» боится не только полиции, но и всевозможных приятелей, как местных, так и московских, которым должен огромные деньги, спущенные на наркотики.

В неприметном погребе Власов отсиживается частенько, ныряя в него «как Маугли» (по выражению Щипковой). Оглушив Кулонова, Самохин раскрывает погреб и вытаскивает Сашку за горло (чтоб не орал), пережимая сонную артерию. Что-то подобное он пытался проделать, видимо, и со мной.

Инсценировав самоубийство «укурка», Самохин левой рукой, коряво пишет «Не могу так» на листке, достав записную книжку из кармана. Он торопится и боится, потому совершает ошибку – не заботится об отпечатках и следах на полу, которые на следующий день обнаружит следователь Геннадий Борисович Рожкин. По его словам, если бы я не влезла раньше времени в дело, Самохина полиция задержала бы через день-два. По следам подошв в избе, отброшенному в крапиву полену, орудию убийства и жирным отпечаткам пальцев на «предсмертной записке».

Я же корю себя лишь за то, что следов не разглядела, орудие убийства не искала и действовала слишком рисково с предполагаемым убийцей. Но кто не рискует, тот не пьет шампанское, которое я, впрочем, терпеть не могу. Аминь!» (последние две фразы заштрихованы)

Дарья приехала в пустой отель перед рассветом. Приехала втихаря, лазутчицей, лелеющей план возмездия. Она могла довериться только своей лучшей подруге Соне, у которой была старенькая «Шкода». Соня, окатив номера грязью, поджидала Орлик, съехав к реке. Для «операции» требовалась тщательная маскировка: глаза и уши найдутся всегда даже в деревенской глуши. Впрочем, ни единой души, ни малейшего звука не нарушало безмолвную идиллию короткой ночи.

Вот и насупленный прямоугольник дома. Войдя в холл и включив маленькую лампочку у бара, хозяйка окинула взглядом пространство, всегда казавшееся ей уютным, наполненным светом и воздухом. Сейчас оно представало поруганным и удушливым. Неделю назад постояльцы в спешке покидали «Иву»: рваный целлофановый пакет валялся у лестницы, ворох скомканных газет топорщился посреди гостиной. На столике у дивана, на барной стойке возвышались пирамидки грязных чашек и стаканов. Прилавок «украшали» обертки от сэндвичей и пиццы. Последние дни расследования все питались тем, что разогревалось в микроволновке, чтобы не переступать порог кухни.

Даша заглянула за стойку – да, она так и не нашла сил на мытье пола, на который пролила бутыль персикового сока. Пятно застыло клейкой бурой массой. Орлик вздрогнула и отвела глаза: сколько времени должно пройти, чтобы она не вспоминала кровавых пятен, ужаса, страха?

«Что ж, довольно!» – женщина в бешенстве потрясла кулаками. В одной руке она сжимала маленький пульверизатор, в другой – крохотную, в волос толщиной, проволочку, которая блеснула под лампой.

К «операции» она подготовилась основательно. Изучила вопросы электропитания и различные случаи возгораний проводки в домах. Поначалу Дарья сникла. Короткие замыкания, приводящие к пожару, сегодня бывали крайне редкими, так как все современные системы защищались автоматами, выбивающими пробки, а значит, мгновенно обесточивающими жилье. Но, поразмыслив, Орлик решила рискнуть. Следователи знали, какой хаос творился в «Под ивой» после нападения на Васю, и могли посмотреть на сломавшийся автомат сквозь пальцы. Дарья уже отрепетировала монолог для страховой компании и вероятного дознания: «Я не собиралась покидать отель надолго. Да мне и в голову не приходило отключать

электричество и вообще беспокоиться по этому поводу! Знаете, мне все было “до лампочки”: даже эта роковая лампочка – простите уж за тавтологию. Я не отходила от мужа, а “Иву” лишь проклинала. Не знаю, может, мысли и вправду материализуются? Что вы, как я могла оказаться в отеле той ночью, если жила у подруги, чтобы не оставаться в одиночестве? Да, и Соня, и муж ее подтвердят».

Лепет измученной жертвы давался обессиленной почерневшей Дарье прекрасно.

В какой-то момент она потеряла решимость, с ужасом посмотрела на свои руки в резиновых перчатках отвратительного алого цвета, будто она уже совершила кровавое злодейство. Но, отбросив никчемные эмоции, Орлик заставила себя вспомнить мертвенно-бледное, апатичное лицо мужа на госпитальной койке.

Вася не проявлял ни малейшего интереса к жизни, близким, к будущему. И все время молчал. Это пугало Дарью больше всего. Она пыталась отвлечь, обласкать, растормошить, воззвать к природной его смешливости, разозлить, в конце концов! Все оказывалось тщетным. На жесткий и прямой вопрос, который Дарья задала, будто по лицу мужа хлестнула:

– Что ты планируешь делать с отелем и конкурентами? – Василий ответил бесстрастно, скользнув равнодушным взглядом по лицу жены:

– Ничего. Забыть.

Месяцем раньше Дарья бы подпрыгнула от радости при виде такой «милосердной» реакции. Но в тот день, сидя в изножье огромной, пугавшей хитроумностью больничной кровати, глядя на подвязанные к растяжкам ноги мужа, Орлик ужаснулась, будто оказалась рядом с мертвецом, призраком, кем угодно, но не с родным Василием.

Переломы на правой ноге оказались сложнейшими. Врач, мужчина тщедушный и казавшийся прокопченным от бесконечного курения, говорил задумчиво, касаясь пальцем стержня тлеющей сигареты:

– Он будет ходить, да. Но справится ли с хромотой? Стопроцентной гарантии я дать не могу. И напрасно обнадеживать вас тоже не стану, считаю нечестным. Поборемся, а там… – Эскулап затянулся и, стряхнув пепел в банку на подоконнике, снова «подровнял» горящий кончик сигареты, ничуть не обжигаясь.

«Моя душа, как этот желтый палец травматолога, потеряла всякую чувствительность. Я ничего не чувствую. Я не хочу ничего чувствовать…» – подумала Дарья и молча отошла от врача. Тогда она окончательно решилась на то, что сию минуту требовалось довершить во что бы то ни стало.

Стремительно пройдя в кухню, Дарья включила бра, от которого тянулся провод к розетке, из которой злоумышленница выдернула вилку, и тщательно намотала на металлические штырьки тонкую проволоку. Вот она – наглядная вольтова дуга! Впрочем, главная улика, проволока, сгорит первой в этом обреченном доме. Брызнув из пульверизатора бензином на розетку и вокруг нее, Дарья воткнула вилку в гнездо и услышала хлопок в коридоре, автомат блокировал угрозу. Пройдя через темный коридор к щитку, Дарья, сдув липнущую ко лбу челку и едва помедлив, взялась подрагивающей рукой за рычажок, чтобы рвануть его вверх и удерживать насильно. Хватило сорока секунд…

Садясь в Сонину машину, поджигательница услышала слабое потрескивание, доносящееся от дома. Огонь перебирался со стены на шкаф, стол, облизывал скатерть, бежал к потолку.

«Гори! Гори синим пламенем! За Васю! За Адель, Степана Никитича, Зулю… За мое страдание!» – повторяла Дарья слова проклятия как молитву.

Когда подруги миновали эстакаду и понеслись к трассе, в небе полыхнул узкий сноп оранжевых искр, и треск горящего дерева и пластика превратился в оглушительную канонаду. И вдруг… Дарья с ужасом впилась ногтями в сиденье, застонала от боли, пронзившей ее грудь. Дрозды! С яростными, безумными криками они кружились над своим огнедышащим обиталищем – благодатной ивой, превращавшейся в смертоносное, беснующееся огнем облако.