Ванька-ротный
Шрифт:
– Я прилягу ещё на часок! – сказал я ординарцу.
– А ты тут посмотри!
Повернувшись на другой бок, я подвигал плечами, поёжился от холода и снова заснул. Через некоторое время затрещал телефон.
– Кто на проводе? Где командир роты? – послышалось в трубке.
– Да, да! Слушаю! – сказал ординарец, понизив свой голос.
– На вас танки идут! Приказываю держать оборону!
– Всё ясно! понял!
– Кто там звонит? – спросил я, полу открыв глаза.
– Комбат звонил. Передал приказ командира полка – "Держаться!"
– Ну! Ну! –
– Чем будешь держаться Сироткин? – спросил я ординарца.
Ординарец резко повернул голову и удивленно расширил глаза.
– Я товарищ лейтенант?
А кто же!
– Я буду отсыпать своё время. А ты в это время за меня должен держать. Тебе и командовать ротой! Вот ты давай и держи!
– Приказать "Держаться!" может любой дурак. Для этого офицерского звания иметь не надо.
Я поворочался, поворочался и заснул, а ординарец Ваня Сироткин надолго задумался.
Потом он вдруг очнулся и вспомнил, что надо немедленно сбегать на счет покурить. У солдата махорка или немецкие сигареты? А если у него табаку холера прилично? Так не дадут. Менять надо. Могу предложить им свой перочинный ножичек. У ножичка блестящее, как зеркало лезвие.
Скажу – Фирменный! Золинген! Ротный, когда посмотрел на лезвие, так и сказал.
Прибежал телефонист. Он хотел было доложить лейтенанту, но ординарец вовремя подставил палец к губам и предупредил его, чтобы не орать и не соваться со своим докладом.
Ординарец ткнул телефониста в плечо и тихо, вполголоса, зашептал, что ему нужно сбегать вон в ту воронку.
Дорога, которую ему предстояло проделать, была не простой. В начале нужно было ползком миновать открытое поле. Местность со стороны немцев просматривалась хорошо и его могли запросто заметить и срезать из пулемёта. Вторым важным делом было всё быстро проделать. Пусть связист пока понаблюдает кругом.
Командир роты спит, а он ординарец сумеет быстро назад обернуться.
Ротный сразу проснётся и откроет глаза, когда он, ординарец, вернувшись, затянется сигаретой. Лейтенант учует табачный дым, поднимет голову, удивится и спросит.
– Чего не разбудил? Старшина продукты принес? А я его приятно удивлю.
– Нет, товарищ лейтенант! Это я у солдат сигаретами разжился!
– Инициативу проявил? – добавит ротный. Ротный одобрял, когда он, ординарец по собственной инициативе полезнее дела всякие делал. В данном, случае он не только для себя. Он старался и действовал из чувства товарищества. Они были товарищами и друзьями в бою.
Только бы по дороге не задело. Шальная пуля, она не разбирает в кого попадёт. Ей без дела летать не годится. Днём ротный никому не разрешал без дела болтаться по передовой.
Был случай, когда его, ординарца, лейтенант послал на фланг роты, а он на обратном пути с группой солдат потащился обшаривать убитых немцев. Дело было ночью. Они пролежали в нейтральной полосе почти до утра. Вот собственно, откуда у него появился Золингеновский ножик.
Но ротный потом
– Вы же, требуете заточенные карандаши! Мне их нечем затачивать!
Карандаши, бумагу носил ординарец. Всё это добывал он сам или отбирал у солдат в фонд обороны. Солдаты не обижались. Командиру роты нужно было схемы рисовать и донесения писать. Ротный составлял планы расположения роты и занимаемой обороны, наносил ориентиры и огневые точки противника. Иногда пользовался полупрозрачной немецкой калькой "Пергамент", снимая с карты нужный участок местности. Теперь блестящее остриё перочинного ножа имело особое значение. Кроме того, ординарец иногда пользовался плоским лезвием как узкой полоской зеркала, рассматривая в неё свою испачканную окопной землей, физиономию.
Однажды их вместе с лейтенантом вызвали в тыл с передовой за получением в роту нового пополнения. Лейтенант тогда посмотрел на него и серьёзно сказал
– Ходишь со мной по штабам, а вид у тебя замарашки.
– На кого ты похож?
После этого замечания, он, конечно, старательно умылся, подтянул поясной ремень, оттёр грязные места на боках шинели, привел себя, так сказать, в полный порядок. С тех пор он и стал посматривать на себя в лезвие ножичка.
Ему было восемнадцать, и он думал, посматривая в эту узкую полоску, что пора бы на верхней губе расти усам, как у порядочного солдата. А они, не росли!
Ротный был старше его года на три, но тоже не часто брился. Ординарец посматривал на лейтенанта и во всём старался быть похожим на него.
Размышляя о ножичке, он перевалил через снежный край углублённой воронки и, работая быстро ногами, и держа хребет параллельно земле, побежал по выбранному направлению. Иногда он падал, замирал на короткое время, поднимал голову, отрывая её от снега, смотрел в сторону немцев и, собравшись в комок, вдруг вскакивал и снова бежал, бросая ногами снег.
В одном месте он ползком обогнул несколько присыпанных снегом трупов и скатился в лощину, решив перевести немного дыхание, лёжа на боку.
Потом он сел, осмотрелся по сторонам. Снег не везде лежал сплошным белым покрывалом. Чёрные прогалины воронок и плешины земли взрытой снарядами выделялись на общем фоне белого снега.
Теперь, сидя в низине, ординарец почему-то вдруг вспомнил про свой родной дом. Перед глазами всплыло бледное, худое лицо матери, её слезы, когда она получила извещение о гибели отца.
Вспомнил он, как сникла и сгорбилась она, когда пришел его черёд отправляться на фронт защищать свою родину. Услышал он последний и отчаянный крик её, она тогда стояла на крыльце, и этот миг врезался и навсегда отпечатался в его памяти.
Тогда на него впервые надели колючую настоящую солдатскую шинель. Шинель была длинная,
почему-то большая и очень просторная, сидела на нём как мешок. Он пытался встать и пойти ее сменить, но пожилой солдат, сидевший рядом, схватил его за рукав своей огромной ладонью и посадил на лавку обратно.