Шрифт:
Часть первая
Глава первая
Франта привезли на почтовой лодке. Среди мешков и ящиков старого Макея пассажир выглядел нелепо — смешной коротенький плащ поверх щегольского светлого костюма, над головой перепончатая штука, очень рохожая на зонтик (когда лодка подошла ближе, Варан убедился, что это зонтик и есть, только не от солнца, а от дождя. С такими игрушками ходят только верхние: приемщик с горной пристани, например, в межсезонье
Было тихое серое утро. Ударяясь о воду, каждая капля дождя подпрыгивала звонким столбиком, будто желая вернуться в небо, и оттого море казалось ворсистым. Широкая, почти квадратная плоскодонка шлепала по морю лопастями бортовых колес. Старый Макей вертел педали; пыхтение и покрякивание почтаря разлеталось далеко над водой. Пассажир праздно сидел на корме.
— По-очта! — торжественно прокричал Макей, хотя никого, кроме Варана, на пристани не было. — Добрые люди, примите поклон от близких ваших и далеких, за добрые новости благословите Императора, за дурные прокляните Шуу! По-очта!
Голос у старика был не то чтобы приятный, но раскатистый. Варан заметил, как чужак под зонтиком морщится, явно борясь с желанием заткнуть уши. Еще подумает, что Макей напоказ горло дерет!
Варан вдруг обиделся за старого почтаря. Макей никому не кланялся, но уважал однажды заведенный порядок и бороду расчесывал надвое даже тогда, когда приходилось неделями болтаться в открытом море. Не окажись в округе ни души, Макей все равно прокричал бы уставное приветствие почтового цеха, только не станешь ведь объяснять это молодому франту, развалившемуся на корме со снисходительной ухмылочкой…
Лодка причалила.
— Привет, дядь Макей.
— Привет, Барашка. Это самое, кхе…
Ненатурально закашлявшись, Макей обернулся к пассажиру:
— Прибыли, это, ваша милость.
Милость сложила зонтик, кисло улыбнулась и, балансируя в шаткой плоскодонке, поднялась на ноги.
Милости было на вид лет восемнадцать. Бесцветные мягкие волосы, невероятно длинные — до плеч, наверное, — торчали из-под низко надвинутого капюшона. Тонкие губы по цвету не отличались от бледных щек; самым ярким пятном на лице пришельца был нос — ярко-красный, распухший от насморка, с нервно трепещущими ноздрями.
— Гости к вам, — Макей покосился на Варана. — Вернее, не гости, а… это, горни.
Почтарь испытывал, по-видимому, затруднения. Пассажир его был одет и снаряжен как важная особа, но выглядел как простуженный сопляк и держался без подобающего достоинства — вот выбрался на каменный причал, не дожидаясь, пока сбросят трап… Опять же, если ты в самом деле горни — почему не путешествуешь верхами?
Оказавшись на суше, чужак первым делом поскользнулся и чуть не упал:
— Ой… Добрый день, уважаемый. Я к вам с поручением от Императора.
Сказано было просто и буднично.
— Ко мне? — поперхнулся Варан.
— К вашему князю, — пришелец снова
Макей бросил на причал два пузыря с почтой — для поселковых и для верхних. Махнул Варану рукой: я, мол, свое дело сделал. Сел на педали, резко крутанул назад, так что вода у пристани закипела. Лодка отошла от берега, оставляя явственно различимый след на воде.
— Мне, наверное, следует предъявить верительные грамоты? — спросил чужак и неуверенно чихнул.
Лодка Макея медленно уходила за мыс — к рудокопам, на Малышку. Варан закинул на плечи оба пузыря; мешки были легкие, накануне сезона у людей поважнее занятия, чем на ракушке ножичком корябать, однако Варан согнулся под ношей и с натугой засопел: пусть пришелец видит, что ему тяжело. Что у него заняты обе руки. И что нести деревянный сундучок, сиротливо стоящий посреди причала, кроме владельца, — некому.
Чужак, помедлив, взял сундучок за кожаную ручку. Поднял легко; да он пустой, подумал Варан почему-то с раздражением. Для виду таскает с собой господский деревянный сундучок, только чтобы за важную птицу его держали. Или продать собирается. Или вообще украл где-то. А вся его болтовня насчет поручения от Императора — вранье, хуже того — поклеп и ересь…
— Может, мне все-таки предъявить грамоты? — настойчивее спросил чужак.
— Идемте, горни, — сказал Варан. — Кому надо — предъявите.
И, не оглядываясь, привычно прыгая с камня на камень, двинулся к берегу. Мешки с почтой тихонько звякали и покалывали спину.
Чужак отстал. На тропинке под козырьком Варану пришлось дожидаться его, сгрузив пузыри наземь. Господинчик не раз и не два оступился, провалившись по колено в воду; зонтик он наконец-то закрыл и спрятал под мышку. Дошло наконец-то: рыбке зонтик не нужен… А может, просто сил не хватило мучиться с сундучком и зонтиком одновременно.
Варан ждал соплей и проклятий и немало удивился, разглядев на лице господинчика улыбку. Соплей, правда, тоже хватало: пришелец бесконечно чихал, вытирая нос раскисшим кружевным платочком.
— Мокро у вас, — весело сказал пришелец. — Небось сезона ждете?
— А то…
— А где народ? Безлюдно как-то, на пристани ни человечка, и на берегу…
Варан хотел сказать, что поскольку милость не предупредила о визите заранее, то и трубачей с волынщиками пригласить забыли. Но придержал язык. Мало ли.
— Донные сеют… Ковчег латают… Сами же говорите, сезона ждем, вот и сытухи вчера от берега откочевали, а стало быть, скоро забулькает…
Почему я так много говорю, подумал Варан с неудовольствием. Кто я ему — староста, отчет держать? А кстати, еще вопрос, на месте ли староста, не уперся ли с утра пораньше сетки на своем поле класть… Отец говорил — все лучшие сетки себе забрал, скотина.