Вариант «Бис». Дилогия
Шрифт:
Сменившийся к 5 часам утра сигнальщик, беспрекословно освободив мостик, ушел на ют, и вместо того, чтобы попытаться дать глазам отдохнуть, продолжал вести наблюдение в самовольно выбранном секторе – от этого было немного легче ждать уже ему. Младший лейтенант-кореец, не сумев уговорить русского передать ему вахту хотя бы на полчаса или час, теперь стоял рядом с командиром корабля, щурясь от ветра, от ожидания удара в корпус и того скрежета, которым будет сопровождаться их отсроченная смерть. Каждые пятнадцать минут он уходил вниз – слушать дизель, от надежности работы которого зависело сейчас почти все.
Под палубой, в помещении, похожем размерами и формой на склепанный из стали гроб на четыре–пять человек, старший капитан Корейской Народной Армии Пак Хен Ю, не мигая, разглядывал капитана медицинской службы армии США Вильяма Роберта
– Я пленный… – без нужды напомнил американец, не отрываясь от глядящего на него страшного человека. Тут же он пожалел, что сказал это, но произнесенные слова не засунешь обратно в глотку, как бы этого ни хотелось.
– Да, – странным тоном подтвердил кореец, придвигаясь еще ближе. Дюйма на два или на три – но в пропитавшем воздух уже почти осязаемом напряжении чувствовалось и это. – Да, я знаю…
Медленно и осторожно кореец вытянул правую руку вперед и улыбнулся деревянным лицом. Так улыбается открытая могила на Арлингтонском кладбище, с приготовившимся к исполнению службы капелланом у изголовья, ждущим только кивка распорядителя. У капитана перехватило горло, как будто ему уже надавили на трахею, и он забился, выворачивая плечи. Кореец улыбнулся еще раз – так же деревянно и незначимо, одними губами, но не выражением глаз, как забытое чудовище из детских страхов. Потом он отодвинулся назад.
Минута, две. Корабль раскачивало, где-то за спиной уверенно и гулко стучал дизель, шум которого пробивался через непрерывное, смешанное шуршание волн о борт, только если специально прислушиваться. Капитану не было так страшно еще никогда в жизни. То, что он пленный, не значило здесь ничего. Он достаточно много видел и в этой жизни, и на этой войне, чтобы осознавать это со всей очевидностью. Враги целенаправленно пришли за ним, быстро и полностью разгромив штаб пехотного батальона, куда он прибыл утром и о чем не мог знать никто, кроме его ближайшего окружения. Офицер со специальными полномочиями – такая позиция давала достаточно привилегий, чтобы не рисковать без нужды. Но долг добросовестного офицера, да и любопытство, в конце концов, перевесили нормальный страх нормального человека перед тем, что может случиться, если слишком приблизиться к той условной линии, где одни люди целенаправленно убивают других людей.
Ему оставалась всего неделя, предварительное заключение было отправлено на Окинаву 1 марта, и оттуда почти немедленно было доставлено в Вашингтон – Ачесону [285] .
Ответа не было и быть не могло, связь была односторонняя, но вера в собственную значимость для хода истории да вдобавок добросовестность заставили капитана продолжать работу, собирая информацию по крошкам, по мельчайшим деталькам, складывая ее в сложную многомерную мозаику. Получается, это его и сгубило. А ведь знак был… К моменту, когда он появился в батальоне, было уже известно, что коммунисты нанесли эффективный штурмовой удар но «соседям» – корейскому батальону, занимающему позиции всего в нескольких милях впереди и к западу. Это было настолько необычным, что он мог, должен был догадаться, что нужно немедленно возвращаться назад. Но… здесь уже играло роль нечто мужское, не подчиняющееся рассудку. Оно заставило капитана просто пожать плечами и остаться в штабе батальона – разговаривать с его командиром, хладнокровно убитым через несколько часов вот этим самым человеком, сидящим напротив. Заставило обсуждать детали и гадать, насколько спокойным он выглядит со стороны.
285
Дин Ачссон – государственный секретарь США в 1949–1953 годах, одна из важнейших политических фигур в истории войны в Корее 1950–1953 годов.
В конце концов, вражеский удар, даже при том что его нанесли не только «Ночные Чарли», но и несколько «Илов», и даже «МиГи», при всей его важности для потерявших десяток или пусть даже полтора десятка бойцов «правильных»
– Интересно, да? – неожиданно спросил капитана кореец. Тот вздрогнул, не сумев сохранить самообладание – настолько вдруг умудрился отвлечься от происходящего.
Загипнотизировал его, что ли, этот рисоед? Почему вдруг такое случилось?
– Да не очень, – сравнительно лениво ответил (или постарался ответить) химик. – Когда там светает: через час, через полтора? Вчерашний крейсер где-то здесь рядом… Утопит вас, как…
Разведчик улыбнулся почти нежно. Если у американца было намерение заставить его броситься на мостик с паническим сообщением, заработав себе минуту-другую на возможность потрудиться над узлом, то это он зря. Советский офицер, командующий кораблем, произвел на старшего капитана достаточно серьезное впечатление – в первую очередь тем, что корабль пришел за ними целым, точно в назначенный участок занятого врагом побережья, и даже сумел их принять на борт, исключив тупиковый вариант действий – с малоперспективной возможностью пробраться к зажатым в горах партизанам и вполне реальной гибелью в безнадежных попытках отбиться от погони. Бывалый это был офицер – злой и уверенный в себе. В самую меру, чтобы не искать врага в поисках приключений и возможности подраться, добывая бессмертную славу. Вместо этого он явно предпочитал тихо выполнить свою задачу и остаться в живых, чтобы пойти выполнять следующую. Это был подход разведчика – такого, каким был сам старший капитан и большинство его погибших за последние несколько лет друзей.
– Ну, тогда мы все вместе умрем, не снимая ботинок [286] , – ответил он, небрежно махнув расслабленной кистью руки, – так, что американец дернулся, машинально пытаясь уклониться от удара. – А ты что, ждал чего-то другого? А? Чего ты здесь ждал, умник? Расскажи мне про достижения мировой органической химии, давай! Расскажешь?..
– Пошел в жопу, – спокойно ответил американец.
– Ага! – согласился старший капитан Ю и выбросил вперед правую руку: длинным, хищным, неуловимым глазом движением. Так бьет змея. Это был не кулак, но покрытые ороговевшими корками костяшки межфаланговых суставов его правой руки не намного уступали кастету. Американца швырнуло назад, табурет рухнул, и он с громким стуком ударился о палубу всем телом, буквально взвыв. Наверное, это было больно.
286
То die with one's boots on – здесь в значении «находясь при исполнении воинского долга» (американский сленг середины XX века).
– Ай-ай-ай? – удивился Ю. – Плечи болят? Или нос? И как же это я посмел-то, а? Тебя, небось, и не били-то никогда толком, правда?
Здесь он попал в точку. Вильям Роберт, как любой нормальный мальчишка-подросток и молодой человек, выросший в нормальном обществе тридцатых–сороковых годов, дрался многие десятки раз – при самых разных обстоятельствах. Более того, в университете он не на шутку увлекся греко-римской борьбой, находя удовольствие в попытках сделать с противником то, что требуется для признания судьями его победы – чего бы тот при этом ни хотел сам. Это было весьма похоже на собственно жизнь среди людей. Но так, чтобы связанного, неспособного ни защитить себя, ни уклониться от летящего в лицо удара, – так его не били никогда в жизни.
– Сволочь! – прокричал он, задыхаясь от боли, ворочаясь на мерзком, холодном железе палубы в попытках приподняться.
– Да, – подтвердил кореец еще раз. Уверенно, не обидевшись и не разозлившись. Затем ударил в бок – ногой, обутой в ботинок, как и было обещано. Напомнил:
– Химия… Расскажи мне про нее… Ты же так ее любишь? Всех солдат в полку затрахал ей, пока выговорился. Тебя сумасшедшим считают, ты знаешь?
Капитан молчал, тяжело дыша, пытаясь вывернуть руки. Вывих? Наверное… Правое плечо почти наверняка…