Вариант «Бис»: Дебют. Миттельшпиль. Эндшпиль
Шрифт:
Нет, противника было меньше, чем поначалу показалось с перепугу, – рота, наверное, значит, семнадцать штук. Снова не к месту вспомнился тот журналист – вот что значит обида. Хотя какая только чушь не приходит в голову, когда дерешься. Если кто-то предполагает, что человек думает словами и на родном языке, он ошибается. Человек думает образами, которые становятся тем отрывистее, чем выше скорость мышления, подстегнутая опасностью или чем-нибудь таким же возбуждающим. Поэтому среди обрывков картин и символов – «движение вправо, трасса, снаряд» – может вклиниться и что-нибудь,
Роту они сожгли за десять минут.
Все-таки он был, пожалуй, неправ в своем предположении. Что СУ-85 не похожа на СУ-76 – это ладно. Что-то общее в них все равно есть, а строго спрашивать с никогда не видевших ни ту ни другую было глупо. Вряд ли ребята так же хорошо учили силуэты русских танков и самоходных орудий, как зазубривали их наши танкисты.
Но это было не главное. Скорее всего, это действительно была разведка дивизии, зажатая между уже глубоко продвинувшимися частями и практически не имевшая шансов ни при каком раскладе. Деваться им было некуда, советские бригады шли теперь в прорыв одна за другой. Странно, что они не сдались, пока могли…
Американцам так и не удалось сблизиться с самоходками до таких дистанций, чтобы их пушки могли пробить борта «сушек», а вращающиеся башни полноценных танков стали решающим фактором маневренного боя. Назад им тоже отойти не удалось, поскольку Батя погнал полк вперед, и пятящиеся танки с не слишком толстой броней «восьмидесятипятка» наживляла с полутора километров. Как там… «Наши гнали татар сорок верст…»
В Ленькином экипаже, кстати, был татарин. Это он их тогда спас, когда чертов «хетцер» сжег две «тридцатьчетверки» на его глазах и чуть не убил его самого.
Встали. Открыли люки. Очень легко все получилось, даже нехорошее чувство осталось где-то в глубине груди. Сколько экипаж в «стюарте»? Хотя глупо думать, что раз ты остался жив, то, значит, все легко обошлось. В первой батарее погиб водила, которому крупный кусок стали, отколовшийся с внутренней стороны брони при попадании, воткнулся в глаз и достал, видимо, кончиком до мозга. Четверо были ранены, все легко, у трех машин разбило катки, хотя ремонту они подлежали – если удастся эвакуировать.
Майор связался с ремвзводом, те обещали прислать «Силу» – старый танк без башни, служивший в полку тягачом. На него ссылали потерявшие машины экипажи, пока не получали пополнение техникой – новой или восстановленной, без разницы.
Так что опять почти ополовинило полк – за минуты, как это и бывает обычно. Выгружается такая часть из эшелона, все довольные, что на фронт попали, теперь кормить будут. И тут рев, крики, все взрывается… Поднимаешь лицо из лужи – половины полка как не бывало. Знаем, проходили. Но смелые ребята все же. И дурные…
Жалко. Пообрывать бы ноги тому дураку, который все это затеял. А отдуваются за него фронтовики. Дядя в высоком цилиндре или в кое-какой другой форме, которую на всякий случай даже представлять себе не хочется, сидит где-то далеко и умно рассуждает над политическими тонкостями. И ему не приходит в голову понюхать, как пахнет самоходка,
Борису было немного неловко перед собой. Когда поднялась бешеная стрельба и вокруг заныло летящим железом, первым его движением было закрыть Леньку. Закрыть собой, броней своей машины, чтобы парень уцелел. И только через секунду вспомнилось, что в его собственной самоходке сидят еще три человека, у каждого из которых есть ждущая его семья, которой плевать, за кого их собственный брат или сын погиб. Хотя у заряжающего семьи уже, кажется, нет – все погибли…
Вот так и прошел для полка первый день того сражения, которое, как считали несколько маршалов с погонами разного фасона, должно было решить судьбу Европы на ближайшие десятилетия. Маленький, частный кусочек войны. Свои страхи, свои порывы, терзания, у каждого собственные. Буря цыганских страстей, смерть Тибальда, душение Дездемоны… Кого это все будет волновать через десять-пятнадцать лет? Или через шестьдесят? Какое дело будет отдельно взятому человеку, живущему в мирной стране, струсил какой-то лейтенант или капитан в бою под давно заново отстроенным задрипанным городишком или не струсил и умер героем. Умер, и черт с ним, хотя вечная слава, конечно. Других забот хватает.
Разница часовых поясов с театрами военных действий не особо влияла на московские привычки облеченных властью. Заседания Ставки затягивались до трех-четырех часов утра почти каждый день. Длина линии фронта измерялась тысячами километров – от тихого сейчас Заполярья, где советские войска двигались по кромке норвежских шхер, до венгерских и югославских городков, где под благожелательным присмотром командиров неуклонно продвигающихся на запад советских армий увлеченно резали друг друга представители горячих южных народов.
Однако восемьдесят процентов всего времени самого генералиссимуса и остальных военных членов Ставки занимали лишь два района боевых действий. Оснабрюкская операция и судьба советской Эскадры открытого океана, пытающейся вырваться из Атлантики.
– Я считаю, что товарищу Левченко очень повезло, и мы должны воспользоваться удачным моментом, – заявил нарком ВМФ на вечернем заседании. – Он сумел дозаправиться и частично восполнить израсходованные боеприпасы в тот момент, когда возникла пауза в операциях британского и американского флотов, на что имелись как объективные, так и субъективные причины.
Цвет кожи лица Кузнецова был уже не просто серым, а приобрел землистый оттенок, какой бывает у людей с больной печенью. В течение последних полутора-двух недель адмирал спал по четыре часа в сутки.
– К объективным относится полный разгром американского оперативного соединения, предназначенного для перехвата нашей эскадры, а также неудачная для поисковых операций погода в Атлантике, которая ухудшается на глазах. К субъективным – растерянность и даже шок, который американцы и англичане, безусловно, испытывают от произошедшего в последние дни.