Вариант дракона
Шрифт:
Из старых замов в прокуратуре остались Владимир Иванович Давыдов, Василий Васильевич Колмогоров и Сабир Гаджиметович Кехлеров — куратор нашего института, человек, вне всякого сомнения, организованный и сильный.
Надо было определяться с первым заместителем.
В Иркутской области работал давний мой знакомый — еще по юридическому институту — Юрий Яковлевич Чайка. Познакомились мы с ним не на лекциях, не в аудитории, а в борцовском кружке. Мне показалось, что он засиделся там, на Байкале, что его пора выдергивать в центр. Что было привлекательного в Чайке? Он был практиком, возглавлял прокуратуру в одном из восьмидесяти девяти субъектов
Спросил у Катышева, как тот относится к Чайке. Михаил Борисович ответил коротко:
— Положительно.
Мнение Катышева для меня много значило — ведь он хорошо знает прокурорскую систему и самую важную и трудную часть ее — следствие.
Теперь, спустя годы, понятно, что я допустил ошибку, передвинув Чайку из Иркутска в Москву. Недаром ведь говорят, перефразируя библейскую истину: «Содеявший добро подставляй спину для наказания»… Чайка впоследствии предал меня — не выдержал испытания столицей.
Я жалею о том, что не побеседовал с главою администрации Иркутской области, не узнал его мнения о Чайке, не обратил внимания на сдержанную реакцию ряда его коллег по работе.
Я жалею о том, что не прислушался к мнению своего старого товарища сибиряка Сергея Иннокентьевича Денисова — транспортного прокурора, работавшего под началом Чайки. Денисов говорил мне, причем в выражениях особо не стеснялся, что Чайка — очень поверхностный человек, не любит работать, не вгрызается в дела, не углубляется… Я виноват перед Сергеем Денисовым — не выслушал его. А ведь он долгое время проработал с Чайкой в Восточносибирской транспортной прокуратуре.
И еще. Я попросил высказаться о Чайке Розанова. Александра Александровича я планировал в замы по кадрам. Розанов также одобрил кандидатуру Чайки.
Так тот появился в Прокуратуре Российской Федерации на очень высокой должности первого заместителя Генерального прокурора.
Розанова же я знал с 1969 года, со Свердловска. Он был в Свердловском юридическом институте секретарем комитета ВЛКСМ, — это место всегда было очень заметным, преподаватели знали его в лицо, экзамены почти всегда он сдавал досрочно и всегда получал хорошие оценки. Естественно, что не последнюю роль играло при этом и высокое общественное положение Розанова. Это наложило оттенок и на его профессиональную подготовку.
После окончания института он получил назначение — такое случалось довольно редко — в Москву, и когда я по институтским делам приезжал в Первопрестольную, то раза два останавливался у него.
Позднее, в Генеральной прокуратуре СССР, Розанов стал секретарем парткома, начальником управления, занимающегося письмами и обращениями граждан, должность эта генеральская, и он вскоре стал генералом, а когда рухнул Союз и Прокуратуры СССР не стало, Розанов оказался в прокуратуре Москвы в более чем скромной должности старшего помощника прокурора города. И, естественно, чувствовал себя ущемленным, и было отчего: из генералов попал, скажем так, в полковники. Или даже в подполковники. А человеком Розанов всегда был, вне всякого сомнения, честолюбивым. Специалистом же средним.
К сожалению, все мы крепки задним умом. Это сейчас я уже понимаю, что Розанова нельзя было назначать на должность заместителя и спрашивать о Чайке, а тогда его мнение мне показалось важным…
И вот новый виток. Я подумал, что Розанов все-таки
Оказалось, что работать с Александром Александровичем сложно. Он совершенно не терпит критики. А поскольку он допускал кадровые ошибки, как, собственно, и я, все мы ведь грешны, — то мне приходилось часто критиковать его.
Более того, я считал, мы — друзья, а с друзей спрос бывает более жестким, чем с остальных. Я никогда не думал, даже предположить не мог, что Розанов после моих критических высказываний будет копить злобу. Но за должность свою он держался крепко, потому терпел, на критику не отзывался. И все-таки однажды он принес мне заявление об уходе. Положил на стол.
Вот в ту-то минуту я, пожалуй, четко ощутил, что творилось в душе Розанова. С одной стороны — осознание своей слабости, как юриста-профессионала, с другой — боязнь потерять должность, с третьей накапливающаяся злость — в общем, все это было намешано в тот момент в этом человеке.
Я подумал, что перегнул палку по отношению к своему старому товарищу, постарался объяснить Розанову, что происходит и почему я так себя веду. Я действительно почувствовал себя перед ним виноватым. Розанов быстро дал себя уговорить и забрал заявление.
Я знал: огрехов в его работе было много. Возьмем, к примеру, дело Оздоева — заместителя прокурора Ингушетии. Тот совершил преступление, его надо было отдавать под суд, а Розанов представил Оздоева к новому классному чину, минуя одну ступень: от младшего советника юстиции сразу к старшему, из майоров в полковники, минуя звание подполковника. Розанов, вместо обеспечения объективного разбирательства, односторонне защищал ростовского прокурора Бережного, который открыл на деньги коммерческих структур отдельный счет горпрокуратуры… Не забывал Бережной при этом и самого себя, любимого и родимого. Шпаков, заместитель Бережного, тот вообще был арестован. Имелись серьезные нарушения и у прокурора Санкт-Петербурга Еременко. Дело это начал расследовать Катышев, но Розанов, Чайка и пришедший к той поре в прокуратуру главный военный прокурор Юрий Георгиевич Демин воспротивились, считали: незачем выносить сор из избы.
Позже выяснилось, что Розанов в обход существующего положения — в этом ему помог Чайка, — здорово улучшил свои жилищные условия, получил огромную квартиру в центре, в старом особняке, на двух уровнях, Еременко об этом знал, и Розанов боялся, что тот сообщит о квартирных махинациях сотрудникам печати.
Главным военным прокурором России, когда я пришел работать, был Валентин Николаевич Паничев — человек чрезвычайно порядочный и преданный своему делу. Работал он неплохо, но его в прессе стали бить за Чечню, за беспорядки в армии — били методично, будто из орудий, раз за разом, забывая о том, что преступность в армии есть следствие ее бедственного состояния. Замы его подпереть не могли, слабы были, поэтому очень скоро стало ясно Паничеву придется уйти.
Я пытался бороться за него, но из этой борьбы ничего не получилось, и тогда я подумал о Демине — а ведь из него может получиться хороший военный прокурор! Грамотный, четкий, волевой, с хорошей армейской косточкой.
Стояло лето. Пора отпусков. Демин отдыхал в Сочи. Туда же собирался и Розанов. Я сказал Розанову:
— Переговори с Юрием Георгиевичем, как он посмотрит на то, если мы заберем его из ФСБ к себе на должность главного военного прокурора.
Розанов вернулся и сообщил: