Вариант "И"
Шрифт:
Чтобы рассчитаться с носильщиком, пришлось воспользоваться услугами банкомата. Обменный курс неприятно удивил: похоже, неизбывное стремление грабить приезжающих все еще процветало в России. Сильнее, чем оно, в этой стране всегда было лишь желание властей обчищать своих подданных, моих соотечественников.
Впрочем, мог ли я себя считать соотечественником? Я, давно живущий в Германии разъездной корреспондент и соредактор русскоязычного журнала «Добрососедство», издающегося не в Берлине (как можно было бы скорее всего ожидать), а в провинциальном Аугсбурге, потому что российская эмиграция
Я не стал задумываться над этим вопросом; нынче другое было важно. Упрятал карточку поглубже в карман, тщательно пересчитал полученное из банкомата в обмен на высокостоящие евро — и убедился в том, что стал обладателем одной тысячи рублей, или ста россов (так назывались банкноты, возникшие в этой стране после реформы 2026 года, то есть уже без меня). Один росс я протянул носильщику и, против ожидания, получил сдачу. Вернул носильщику мелочь и попросил его принести газету из видневшегося неподалеку киоска.
— Какую, сейид? — спросил он, позволив мне установить, что это нерусское обращение все-таки привилось. Не знаю, надолго ли.
— М-м… — сказал я. — «Известия»? Да, пожалуй. И еще что-нибудь по вашему просвещенному выбору. Кстати, не обременяйте меня сдачей. — Как вам будет угодно, сейид. Поистине, Trinkgeld* — прекрасный способ воспитания вежливости. Даже в России — если только Москва является Россией.
Закинув чемодан в багажник такси, носильщик потрусил к киоску, я ждал его, опираясь на приоткрытую дверцу «ГАЗ-Эмира» — именно такой была марка машины, на мой взгляд, не уступавшей лучшим немецким, но на них непохожей. Высвободившееся время я использовал для того, чтобы оглядеть площадь. Пока что, шагая вслед за носильщиком к стоянке, я успел лишь мельком заметить, что в газетном киоске наличествовало множество изданий, но в целом выглядел он не столь ярко, как в былые времена: заметно убавилось порнографии и прочего чтива на потребу низким вкусам. Зато газеты теперь можно было выбрать практически на любом языке. Быть может, именно потому носильщик — показалось мне — слишком замешкался перед киоском: наверное, пытался сообразить, на каком же языке мне больше всего нравится читать.
Оставалось только глядеть на площадь. Подробности возникали медленно, словно картинка на проявляющейся в ванночке фотобумаге. Но тренированный взгляд уже отмечал разные мелочи, достойные внимания, даже до участия сознания. Достаточно много, чтобы принять в расчет, виднелось мужиков, а еще больше — парней с выбритыми головами.
Интересно… В моду вошли, надо полагать, вуалетки; лица женщин не закрыты, разумеется, никоим образом — и все же… Впрочем, так даже пикантнее. Неподалеку от газетного киоска четверо парней, бритоголовых, от души лупцевали одного — патлатого. Интересно: за что? Неужели за патлатость? Тетрога mutantur…
Я не успел мысленно закончить древнее изречение, одно из десятка, что я еще помню по-латыни. Потому что ко мне как-то очень незаметно приблизился человек. Его прежде
— Здравствуйте, Саладин Акбарович, — проговорил он не тихо, но и не громко — совершенно нормально проговорил. — С возвращеньицем…
Он, разумеется, ошибся. Мое имя от рождения — Виталий Владимирович. Он же, надо полагать, принял меня — ну, не знаю за кого: за араба, может быть, хотя я — чистый русак. Или почти чистый. Правда, от природы смугловат, да и последние полтора месяца, проведенные то в Эль-Ваджхе, то в Джидде — словом, на побережье Красного моря, как правило, не страдающем от отсутствия солнечного света, — добавили южных черт в мою внешность. Но спутать так… Намеренная ошибка? Нет, я не встречал заговорившего со мною никогда в жизни. И долю секунды метался в поисках подходящего к случаю ответа.
— Извините, я не подаю.
Не знаю, как возразил бы он на мое едва замаскированное оскорбление; к счастью, подоспел носильщик с газетами. Я сгреб их и, хотя дорожил минутой, не удержался, чтобы не спросить:
— Там, близ киоска, — за что они его?
Носильщик, разумеется, оказался в курсе.
— За непочтение к старшим. Ехали в одном вагоне в электричке — он там не уступил места старику.
— Милиционер словно не видит.
— В такое не вмешиваются, сейид.
— Одну минутку… — снова заговорил неизвестный.
Но я уже рыбкой нырнул в машину, захлопнул дверцу и дал водителю адрес:
— Отель «Рэдисон-Славянская».
Он врубил скорость. Задок машины завибрировал — и я вместе с ним.
Ощущение было неприятным.
— Задний мост? — поинтересовался я. Он кивнул.
— Чего же так? — сказал я. — Новая машина… Водитель аккуратно опустил окошко, сплюнул наружу и снова поднял, нажав кнопку.
— Наша работа… — пробормотал он, завершив эту процедуру. — Абы продать… — И после некоторой паузы добавил, словно угрожая кому-то:
— Вот мусульманы все схватят, дадут просраться…
— Что, много их уже понаехало?
— Да не сказать. Наших, русских, среди них все больше становится. Эти прям-таки звереют, со стопарем к нему уже не подойдешь…
— А вы за кого? — осмелился полюбопытствовать я.
Шофер ответил не сразу:
— А пошли они все…
И, еще помолчав, добавил:
— Все будут за того, кто жить даст нормально. Чтобы, если, скажем, едешь поглядеть на заграницы, — относились бы, как ко всем людям, и лучше даже. Только откуда такой возьмется?
— Ну а если государь?.. — не утерпел я.
— Ну, от начальства разве чего дождешься. Да еще и кого выберут?
На этот вопрос можно было бы ответить много чего; но я не стал продолжать разговор. Откинулся на спинку сиденья и хотел закрыть глаза, но раздумал. Надо было смотреть, смотреть, только смотреть. Хотя бы из чистого любопытства. Все-таки интересно: что случилось в Москве за столько лет, благополучно прожитых ею без меня. И не менее интересно подумать о незнакомце. О том, что принял меня совсем за другого человека.