Вариант "И"
Шрифт:
Это, так сказать, дебет. А что с кредитом? Против меня:
Претендент Алексей.
Его команда.
Православная церковь в целом.
Весь Запад с Америкой во главе.
Курды и палестинцы. Хотя они и мусульмане, но пройдет еще много времени, прежде чем удастся как-то сочетать их интересы с интересами всех остальных. Я уважаю тех и других; однако объективно — вынужден работать против их интересов.
И надо полагать, мои личные враги, которых не может не быть, потому что они имеются у каждого. Персонально же — тот, кому поручено выбить из игры Искандера. Он знает, что я за ним охочусь, и, естественно, сам вынужден охотиться за мной.
Недаром написано в суре «Йунус», айяте двадцать четвертом: «Вот, — они
Логично как будто бы. Но особой ясности все равно не получается.
То есть что самовоспламеняющуюся газету мне продали не из добрых побуждений — совершенно ясно. Однако — кто? Это мог быть любой из моих противников. Впрочем — не любой.
Не мог, например, охотник за Искандером. До самого отъезда из Германии я и не знал, что мне придется заниматься его охраной. Потому что те, кому я известен в моей подлинной сущности, отлично понимают, что вообще-то это не моя специальность. И если бы не крайняя острота ситуации…
Нет, охотник — не мог. Еще и потому, что он вряд ли стал бы меня вначале запугивать. А вспыхнувшая газета предназначалась скорее всего для этого.
Та-ак. Возможно, газету подсунул кто-то из своих в качестве предупреждения: мол, держи ухо востро, ты приехал не на курорт.
Точнее, не из своих, но какой-то доброжелатель. Потому что своим предупреждать меня нужды не было. Они-то знали, что я настроен на серьезную игру. Неизвестный доброжелатель. Как в старом романе. Но вот стреляли-то явно не с целью предупредить. Мои разговоры не понравились — кому? Одно из двух. Если с персом, да еще не по-русски — то это могло вызывать негативную реакцию работающих на Запад. Зато если кто-то неверно воспринял мой контакт с янки, то это скорее был некто с Востока.
Который решил, что я тут же, не отходя от кассы, продаюсь Штатам.
Подумал, что я переметнулся. Видимо, наши с американцем старания не быть услышанными навели кого-то на такие вот соображения. Взыграло ретивое — и он схватился за пушку. Ну и плюс еще аудиенция у кувейтского шейха.
Явно в пику противникам Искандера.
Ладно, до этого ребята докопаются. Что было, то прошло, а что прошло — по известному речению будет мило. Даже пуля — потому именно, что она прошла мимо.
Тут серьезно другое: после неудавшейся попытки, если дело серьезно, заинтересованные люди стараются довести дело до конца. Убийство Ольги, видимо, все же было вторым неудачным покушением на меня. Когда ждать следующей попытки? Очевидно, завтра. Позже это окажется просто бессмысленно. Естественно — до покушения на Искандера, чтобы я не мог помешать.
Если охотник на Искандера полагает, что я его уже вычислил, он должен обезвредить меня еще до того, как мы встретимся с ним лицом к лицу. Моя репутация ему, надо думать, известна.
Как же моему противнику это сделать? Использовать снайпера?
Вряд ли. Я достаточно долго ходил в открытую по Москве, выманивая снайперов на себя. Хотя все равно — береженого Бог бережет.
Следовательно, моя задача — не высовываться. Ускользнуть утром отсюда так, чтобы даже свои увидели меня только в зале. А до этого времени безвылазно сидеть тут, в номере. Тут меня страхуют. Здешний официант наверняка не единственный наш человек. Да мне ничего и не нужно, все есть — и выпить, и закусить, и даже снотворные таблетки, которых я, впрочем, на этот раз принимать не собираюсь. С утра голова должна быть совершенно ясной. Следовательно, пора баиньки. В доказательство этого я сладко зевнул. Встал. Потянулся.
И конечно, именно в этот миг телефон опять заголосил.
Только теперь я сообразил, как ждал этого звонка. Как надеялся, что он будет.
Я сорвал трубку. Заставил себя произнести спокойно:
— Да?
— Это я, — сказала Наташа.
— Куда ты девалась? Черт знает что! Где ты?
— Виталий, мне плохо.
— Что с тобой?
— Пожалуйста… приезжай, забери
— Тебя увезли силой?
— Нет… Это потом, все объясню потом. Приезжай, я хочу отсюда уехать.
«Наверное, придется стрелять», — как-то механически подумал я.
— Ты где?
— За городом. В Нахабине… Туда надо ехать…
— Знаю, как. Адрес?
Она назвала.
— Выйдешь на улицу?
Она словно посомневалась секунду, потом сказала:
— Скорее всего да. Если нет — войдешь сам. Это просто.
— Их там много?
Мне послышалось — она усмехнулась. Почудилось, наверное.
— Один.
— Уверена?
— Вполне.
— Выезжаю.
— Только будь осторожен.
— Да уж, с тобою только и делать, что остерегаться!…
И я швырнул трубку, не особенно заботясь, чтобы она легла как следует.
Я успел уже пролететь всю Тверскую, ни о чем не думая, следя только за огнями и знаками, когда за Европейским вокзалом меня вдруг что-то вроде бы толкнуло под ребра — недоумение. До сей поры я считал, что ему положено возникать где-то в голове, но на этот раз получилось именно так.
Недоумение совершенно ясно сформулировало вопрос, недвусмысленный, как красный огонь светофора: что же это ты, слабоумный, делаешь и зачем? Ты спокойно или почти спокойно сидел у себя в номере, где пришел к единственно верному выводу: до самого утра — никуда не показываться. И после того как здравый смысл одержал над всем остальным полную и безоговорочную, казалось, победу — по одному звонку, по одной просьбе женщины, о которой ты, если разобраться, ни черта не знаешь, срываешься с места, прыгаешь в машину и катишь неизвестно куда. Ты сейчас уязвим, как беззащитная мошка. Тебя могут таранить, смять в лепешку на трассе, могут расстрелять, когда будешь подъезжать к указанному дому, могут поймать в ловушку и с большим пристрастием допросить — а что касается желающих, то их я успел перечислить раньше. Ты ставишь под угрозу не только себя — ну и черт бы с тобой, — но ты еще своими руками проваливаешь великое дело. За меньшие грехи виноватых в свое время сажали на кол — и тебя стоило бы. Просто непонятно, как это до этого мгновения с тобой еще ничего не произошло. Так что тормози, выкручивай руль, даже не дожидаясь разрешенного разворота, — и назад, в город, в отель, в номер, где тебя охраняют, где должны охранять!..
Нога непроизвольно дернулась, стремясь всей подошвой встать на педаль тормоза, чтобы следовать разумному совету. Но, видимо, решимости на это оказалось еще слишком мало и все, на что нога оказалась способной, — это самую малость уменьшить газ. Сие, однако, вовсе не означало, что сомнения, возникавшие где-то в печени, притихли; напротив — зажужжали еще громче:
Ну подумай трезво: откуда взялась эта женщина, кто подставил ее тебе?
Да, разумеется, ты думал о ней как о дочери, но сразу же после того, как понял, что это не так, — почему не повернулся и не ушел? Почему вообще не мог выяснить все по телефону? Ты не знаешь, не задумывался даже над тем — на кого она может работать, какая перед ней поставлена задача?
Может быть, сейчас вот эта самая: вытащить тебя среди ночи, загнать в такое место, где окажешься один против всех, и как бы ни везло тебе — быстро проиграешь, потому что это не фильм, где герой обязательно должен одержать победу; это жизнь, где героя чаще уносят, чем он уходит своими ногами…
И снова нога дрогнула; но в следующий миг монолог превратился в обмен мнениями. Второй голос возник где-то в области сердца. Голова по-прежнему оставалась лишь местом для дискуссии.
Послушай, ты, трусливый ливер! — молвил второй голос, весьма пренебрежительно обращаясь к моей печенке. — Хватит тебе трястись за себя! Что касается судеб России, то не ты главный в сегодняшней игре с ними, ты только один из команды, всего лишь один. И даже если ты в этот же миг исчезнешь — оставшиеся поднатужатся и доведут партию до конца.