Вариант Пата
Шрифт:
– Естественно, как предложение, так и согласие пока были неофициальными.
Крон взял спицу с нанизанными птичками и, держа ее, как шампур с шашлыком, стал аккуратно есть. Плуст же принялся наполнять очередной кубок, разливая вино по столику. Он хмелел просто на глазах.
«Это уж совсем некстати, – недовольно подумал Крон. – И откуда у них такая патологическая тяга к пьянству – даже застольный этикет предписывает выпить все, что стоит на столе, в знак уважения к хозяину и его дому. Впрочем, сам виноват. Если тебе нужен трезвый Плуст, то нечего ставить полный кувшин вина».
– До
– Напрасно! – захохотал Плуст. – Не такой дурак наш консул. Увидишь, еще до официального предложения Керта станет жрицей в храме Алоны.
Крон промолчал.
«Ну вот, ты и узнал все, – подумал он. – Кикена не обманул твоих ожиданий. Приличия будут соблюдены, общественное мнение удовлетворено. И хотя за спиной Кикены начнут расползаться сплетни и слухи, это не помешает ему сохранить статус добропорядочного гражданина».
Тем временем Плуст охмелел. Заикаясь и постоянно хихикая, он начал рассказывать анекдот о бондаре, его жене и ее любовнике, выдававшем себя за покупателя. Анекдот был старый, заезженный, и Крона всякий раз, когда он слышал его, коробило, как марктвеновского янки – сразу же всплывал в памяти аналогичный анекдот, встречавшийся и у Боккаччио, и у Апулея. Интересно было бы проследить истоки возникновения анекдота здесь, в Пате, – случайное это совпадение или же кто-то из коммуникаторов блеснул остроумием древних?
Крон вытер руки о край простыни, хлопнул в ладоши и приказал рабыне подать одежды. Натянул на себя нижнюю холщовую рубаху, затем застегнул кожаный пояс с тяжелой литой пряжкой, продел в петлю короткий меч. Рабыня попыталась обуть его в сандалии, но он отмахнулся и сам завязал ремешки.
– Ты сейчас в Сенат? – спросил Плуст. – Я с… с тоб… с тобой.
Крон взял из протянутых рук рабыни аккуратно сложенную тогу, накинул ее на себя. К счастью, патская тога, кроме символического обозначения принадлежности к аристократии, имела мало общего с римской. Иначе Крону пришлось бы потратить немало времени на облачение в нее.
– Я не против, чтобы тебя притолпно высекли шиповыми прутьями.
Плуст громко икнул.
– Я не голосовал за скрижаль о трезвости в Сенате!
– Что не помешает высечь тебя, – спокойно заметил сенатор, – поскольку она все же была утверждена. Государственные дела должны решаться с трезвой головой.
– Все равно все пьют, – упрямо буркнул Плуст.
– Но не перед заседаниями в Сенате. И если все же пьют, то не так, как ты. Идем.
Крон подхватил Плуста под руку и легко поставил на ноги.
– Это все твои кирейские птички, – бормотал Плуст в свое оправдание, пока сенатор тащил его к выходу. – Если бы у тебя не готовили так вкусно, я бы не напился… Кстати, сенатор…
Он сделал попытку освободиться, но Крон не отпустил его.
– Ну погоди немного…
Крон завел его в комнаты и, резко повернувшись, остановился. Плуст пьяно ткнулся ему головой в грудь, с трудом, шатаясь, отстранился.
– Что тебе?
Плуст
– Ты не мог бы мне ссудить…
– И это в который же раз? – нехорошо усмехнувшись, Крон прищурил глаза.
Плуст неопределенно махнул рукой и снова попытался уронить голову на грудь сенатору.
– Видишь ли, – удержал его за плечи Крон, – наши с тобой финансовые отношения перешли в фазу, требующую такой же трезвости, как и прения в Сенате.
Он наклонился к уху Плуста и тихо, но твердо сказал:
– Будь сегодня в термах на омовении Тагулы. Там и решим этот вопрос.
Сенатор поднял руку и щелкнул пальцами. В дверях появился Атран.
– Помоги парламентарию, – Крон, оставив Плуста, пошел к выходу.
Атран обхватил Плуста за талию и повел вслед за хозяином. Здесь хмель окончательно ударил в голову Плусту, он панибратски обнял раба за шею, и, пока тот вел его через анфиладу комнат к выходу, Крон слышал, как он изливает Атрану душу, жалуясь на жену, содержанок, скучную постылую жизнь, хроническую нехватку денег и непрекращающиеся козни толпных представителей, братьев парламентариев и господ сенаторов. Он даже пытался облобызать раба, но тут они вышли из дома. Яркое солнце и душный воздух, резко сменившие полумрак и прохладу комнат, словно гигантский пятерней прихлопнули Плуста. Лицо его мгновенно приобрело синюшный цвет, на висках обозначились пульсирующие вены, которые, казалось, сейчас лопнут от сгустившейся крови. Ему стало дурно, он судорожно глотнул и, скосив в сторону вылезшие из орбит глаза, увидел перед собой плечо раба. Плуст отшатнулся. Его опьянение перешло в новую стадию. Исчез Плуст сюсюкающий, жалкий и жалующийся, и возник Плуст-воитель, разъяренный и жестокий, необузданный в страстях.
– Раб?! – заорал он внезапно севшим голосом. – А где твой ошейник, собачья морда?
Четверо рабов, в ожидании своего господина расположившихся прямо на мостовой перед виллой, услышав его голос, мигом вскочили на ноги, схватили носилки и поднесли их к ступеням.
– Где твой ошейник, я тебя спрашиваю, а? Я тебя сейчас на куски порублю!
Плуст принялся искать в складках туники меч, зашатался, и если бы не Атран, поддержавший его, то полетел бы вниз по ступенькам. Крон махнул Атрану в сторону носилок. На губах раба мелькнула мимолетная усмешка, он крепко обхватил Плуста за талию и сбежал с ним вниз. Плуст вопил что-то, но Атран уже опрокинул его в носилки, и парламентарий так и застыл поперек них с открытым ртом.
– Доставьте его домой, – глядя куда-то в сторону, приказал Крон рабам. – Или, еще лучше, к его первой содержанке.
Рабы неуверенно переминались с ноги на ногу.
– Ну? – рыкнул он. – Вы что, не знаете, где дом Гиневы?
Носильщики, словно подстегнутые, рванули паланкин с места, и Плуст, что-то пытавшийся сказать на прощание сенатору, слетел с сидения в изножье, где и остался сидеть. Никто из рабов не бросился его поднимать.
Доставлять своего господина в таком виде им было не в диковинку. И он так и поплыл к своей содержанке, сидя поперек носилок и качая высунутыми наружу худыми ногами с неплотно привязанными подошвами сандалий.