Варшава

Козлов Владимир Владимирович

Недалеко от нас – компания пацанов и девушек. Они хохочут, показывают на нас.

Скакать больше нет сил. Мы втроем обнимаемся и топчемся на месте под медленную красивую песню. От пота тушь на Светкиных ресницах растеклась. Она целует Антона в губы, меня – в щеку. Я вырываюсь от них, падаю на траву, смотрю на первые звезды. Кассета начинает тянуть – сели батарейки.

III

Первая пара – фонетика. Преподша Анна Борисовна листает свою тетрадь. Она маленькая, полная, седые волосы собраны в клубок.

Я

сижу с Голубовичем. Он – в настоящих джинсах «Levi’s», кроссовках «Nike» и старой вьетнамской ветровке с нашивкой-лыжником. Он рассказывает:

– Классно съездил, даже супер. Америка – это я понимаю. Некоторые там – типа, Америка – говно, тупая страна, вот Европа – это да… А я хоть в Европе и не был пока, но все равно, Америка – самое то. Нормальная страна, правильная, не то, что у нас. Все есть, все – по уму…

– Ну, а лагерь как?

– Работа, конечно, поганая – с этими пионерами дурными. Знаешь, некоторые приезжают в лагерь, уже лет по двенадцать, а в «памперс» – ну, такие прокладки… Типа, если обосцытся, то чтобы не протекло, сами сходить в туалет не могут – прикинь? Ну и лагерь, конечно, тоже – религиозный: молитвы там, прочая ботва. Зато закупился капитально, там все дешево, дешевле, чем у нас, и качественное, точно знаешь, что не фуфел. А после лагеря работал еще неделю, когда эти недоноски разъехались – платили по двадцать долларов в день. Уборка, блин, всякая, ремонт…

– А как английский?

– Ну так, говорить быстрее стал, но чтобы особо… Привез магнитофон японский с компакт-диском, «Sanyo». Правда, сделан в Малайзии, но все равно ведь японское качество.

Анна Борисовна отрывается от тетрадей, смотрит на нас поверх очков.

– Ну, что, ребята, я дала вам время наговориться. Я все понимаю – вы два месяца не виделись. Но пора браться за дело…

Конкина тянет руку.

– Анна Борисовна, у нас есть предложение. Аня Митько ездила на каникулах в Японию, пусть, может, она немного расскажет? Все-таки, такая страна интересная?

– Расскажет по-английски?

– Нет, по-русски, а то нам сложно пока…

– Что, настолько все позабыли за лето?

– Ну, кто был за границей, те – нет…

– Ладно, ладно. Пятнадцать минут на Японию, и – к английской фонетике.

Митько выходит к доске, поворачивается к нам.

– Ну, в общем, это было, конечно, очень интересно, ни с чем не сравнимо…

Я спрашиваю Голубовича:

– Не знаешь, как она туда попала?

– У нее там, типа, пацан. Двое наших уже сваливают – замуж за иностранцев: Пискунова – за шведа, Стволинская – за американца. Они еще в Минске, но в институт уже не придут, все, подвязали. И Митько скоро свалит, если японец ее не прокинет. Не, это офигеть надо, пацан – японец. Я понимаю, там еще финн какой-нибудь или немец, но японец…

– Ну, у них техника, японское качество…

– Это не одно и то же. Представь – японец такой, полтора метра с шапкой, какой у него там член? Пять сантиметров? Кстати, пацаны с двести второй говорили – Липатов у нас больше учиться не будет. В университет поступил во Франции. У него там сестра живет, он к ней каждый год на все лето ездил, а сейчас, вроде, остался. Везет, блин, некоторым…

Митько рассказывает:

– …Я думала, там все разговаривают по-английски, а оказалось, что нет. Я когда в первый раз вышла в город

одна и заблудилась, то ко всем подходила и спрашивала, и никто не говорил по-английски, только потом один мужчина – он какой-то инженер, – и вот он объяснил мне…

* * *

У крыльца общаги припаркован «БМВ» Ахмеда с пятого этажа и чей-то добитый «фиат».

Показываю студенческий бабке-вахтерше, она кивает. Захожу в лифт, жму на кнопку «12», нащупываю в кармане ключ.

Двери раздвигаются, я поворачиваю направо. Из кухни воняет горелым жиром. Низкорослый араб в махровом халате моет в раковине чайный сервиз. Чистые чашки и блюдца он ставит на столик с колесиками. Араб замечает меня, улыбается во весь рот.

– Привет.

– Привет.

Дергаю дверь – заперто. Сую ключ в замок, открываю, вхожу.

Снимаю туфли, ставлю под вешалкой, рядом с «говнодавами» Дэмпа и итальянскими кроссовками Дрона.

Над кроватью Дэмпа – Жан-Клод Ван Дамм с дебильной рожей и оскаливший зубы Шварценеггер. Дрон повесил над своей два плаката с голыми девками.

У меня над кроватью – ничего, только розовые обои с черными точками клопиного дерьма.

Подхожу к окну. К рамам прилипли обрывки бумаги с прошлой зимы, между стеклами валяются дохлые мухи. Внизу – город: коробки домов, желтеющие деревья, трубы заводов и башенный кран.

В углу – батарея пустых бутылок, сверху на ней три скрученных грязных носка. На столе – обглоданные кости курицы в тарелке, чешуя рыбы на газете, учебники, тетради и жестяная банка с бычками.

Жму на кнопку магнитофона. «Последняя осень» ДДТ – любимая песня Дрона. Пусть играет. Втыкаю в розетку кипятильник, сую его в банку с водой. Насыпаю чай из пачки в кружку, беру банку варенья и завернутый в бумагу батон.

Пишу упражнения по грамматике. Дверь открывается, заходят Дрон и Дэмп. Оба – с третьего курса английского. Дрон – в очках, с хвостом, Дэмп – коротко стриженный, узколобый, здоровый.

– Привет. Как дела?

– Никак. А у вас?

– Тоже ничего, в смысле ничего хорошего. Я еще после лета не могу врубиться, на каком это языке разговаривают.

Дэмп включает кипятильник.

– Квасить сегодня будем?

– За какие шиши?

Дрон дергает плечами.

– Ну, пошли тогда к этой, с десятого этажа. Настя, вроде, зовут… Типа – в гости.

– Про кого ты?

– Как про кого? Когда вчера у Лысого бухали, они пришли, помнишь? Первый курс, ничего такая. Сама в гости приглашала. Комната 1010, я запомнил.

– А-а, эта…

– Что тебе не нравится?

– Не, все нормально. Только лениво как-то…

– Что тебе лениво? Давай, поднимай свою жопу, пошли. А то мнется, как девочка после десятого аборта…

Просыпаюсь от шума. Дрон захлопывает дверь, Дэмп прыгает на кровать, скрипит пружина.

– А она еще типа – ментов позову! Я бы ей, сука, позвал…

– Тихо ты, Вован спит.

Дэмп начинает шептать:

– Ну, сука – ментов… Я этих ментов знаешь где видел? Строит из себя целку, падла. Как негру или арабу, так сразу б дала – у них бабок немерено. Видел – все на тачках ездят, а в общаге живут, потому что сцули, боятся, что на квартире ограбят или убьют на хер.