Варшавская Сирена
Шрифт:
Анна едва дотащила увесистый пакет, проклиная про себя Адама. На территорию фабрики пробралась с трудом, но наконец очутилась перед дверью с табличкой «Бухгалтерия». В довольно большом помещении сидело несколько человек, для заместителя главного бухгалтера был отгорожен угол в глубине комнаты. Анна постучала, услышала «Войдите!» и вошла, плотно прикрыв за собой дверь. Мужчина, сидевший к ней спиной, положил телефонную трубку, которую держал в руке, повернулся и застыл в изумлении. Анна тоже в первую минуту растерялась: перед ней был Зигмунт Град.
— Ты? — проговорила она наконец.
— Я, — ответил Зигмунт. — И весьма удивлен, что Адам
Он вынул из ящика стола тоненькую брошюрку в серой обложке.
— Я выполнил просьбу Адама и достал ему подлинный паспорт — немецкий «аусвайс».
Анна спрятала книжку в свою сумку с двойным дном и улыбнулась.
— Ну разве не смешно? Ты работаешь на Воле, я часто бываю здесь у знакомых, и мы ни разу не встретились. Я даже не знала, что кроме фабрики Камлера здесь есть еще одна, немецкая, на которой ты работаешь.
— Какая там немецкая! «Пионер» уже много лет принадлежит польскому семейству Блаутов, и вермахт только контролирует производство. С этой целью сюда прислан майор, к счастью австриец. Он постоянно насвистывает вальсы Штрауса, не понимая, что сам предупреждает о своем приближении. Поэтому еще ни разу никого не застукал. А теперь беги и передай своему муженьку, что месть бывает сладкой.
— Скажу, что через вашего австрийца ты раздобудешь ему мятные конфеты. Знаешь, те, что «только для немцев».
— Конфеты? Для Адама? Ни за что на свете!
— А для меня?
— Тебе могу принести на Кошиковую целый пакет. Или даже два.
— Держи! А это — мятные конфеты, получила в подарок. Можешь угощать Мартина Амброса и его мать, чтобы пустить им пыль в глаза. Хотя они не так уж наивны. В нашей квартире немало подозрительного: запрещенные песенки, которые распевает Олек, пирожные, которые пекут мама с Леонтиной, мои ученики, подозрительные папины пациенты.
— Следы крови я сам смыл с лестницы.
— У Мартина Амброса ястребиный взор. А теперь, в знак благодарности, ответь мне на два вопроса: получил ли ты вагон бумаги и зачем просил у Зигмунта «аусвайс»?
— Ох, — рассмеялся Адам, — это два совершенно разных дела. Начну с того, которое касается лично меня. Просто мне надоело возиться с этими тайниками, и я принял предложение одного из Камлеров.
— Будешь там мастерить шкафы и буфеты?
— Не прикидывайся, будто ничего не понимаешь. Их фабрика — конспиративный пункт Армии Крайовой, там среди мебели спрятаны винтовки. Но братьям Камлерам — их двое — нужны помощники: они устраивают еще один арсенал, на Праге. Для такой работы необходимы «железные» документы, вот и пришлось обратиться к Зигмунту, который добыл «аусвайс» через Блаутов, а вернее — через австрийца.
— Это еще более рискованное занятие. А я что теперь буду делать?
— Увы, то же, что и до сих пор. Остаешься с «Рябым». Обычная история: муж смылся, оставив вместо себя своего начальника.
— И черепах. Но, надеюсь, ты не будешь работать черепашьими темпами и к осени вернешься ко мне? А теперь рассказывай про Амброса. Достал он бумагу?
— Да не он! Мартин только разнюхал, кто освободил черепах, и связал этого человека с моим шефом. Я действительно мало что знаю. Там была целая цепочка посредников. Шеф — «Алан» — обратился ко мне, я — к Амбросу, Амброс — к какому-то мальцу с базара, тот — к железнодорожным «коммерсантам», и так добрались до главаря шайки. Тот заявил, что достать можно все что угодно, в том числе и бумагу, но без гарантии качества. А через какое-то время по цепочке
Через некоторое время попал в облаву муж Марии Леварт, Густав. После непродолжительного пребывания в тюрьме Павяк его отправили в Освенцим. Анна часто дежурила в библиотеке вместе с Марией и разделяла ее горе.
В октябре карусель так раскрутилась, что помимо головокружения стала вызывать сердечные приступы, потерю сил или, наоборот, неестественное возбуждение и горькие слезы, нередко переходившие в истерический смех. В то время, когда в Сталинграде шли ожесточенные бои, группа саперов Армии Крайовой осуществила операцию «Венок», на два дня выведя из строя варшавский железнодорожный узел. В ночь с седьмого на восьмое октября Прагу и Охоту сотряс мощный взрыв: были взорваны все выходные стрелки варшавского узла, а также пущены под откос четыре эшелона, везущие подкрепление на восточный фронт. Радость, гордость и сразу же вслед за тем подавленность, ярость, тупая боль: в отместку за вывод из строя весьма важного пункта в тылу шеф гестапо приказал расстрелять более тридцати и публично — для устрашения — повесить пятьдесят узников Павяка.
Как когда-то в сентябре, а потом при ликвидации гетто, на улицах города повеяло ужасом. Сердца стучали так же громко, как приклады в дверь парадного по ночам: когда звонил телефон, казалось, дверной звонок нажимает шпик. Массовый террор и коллективная ответственность объявлялись актами «справедливого возмездия», словно до того не было Вавра, Пальмир, эшелонов в Освенцим, Майданек и Треблинку, вывоза в Германию для онемечивания польских детей — как сирот из приютов, так и пойманных «собачниками» на пляжах, проселочных дорогах и даже на улицах. Словно с самого начала не действовал приказ «Nacht und Nebel» — «Ночь и туман» — об истреблении «недочеловеков».
— Повторяется история с «крепостью Варшава», — заметил однажды вечером доктор Корвин. — Немцы жгли и бомбили открытый город, из которого ушли все мужчины — с оружием и без оружия. А потом начали штурм, заявив, что раз в город прорвались части генерала Кутшебы, то его можно считать настоящей, обороняемой по всем правилам крепостью.
— Папа, — спросила немного погодя Анна, — а если б наше подполье никаких акций не совершало, оккупация выглядела бы по-иному? Как, скажем, в Бельгии или Голландии?
— Не верь этому. Немцы никогда не ставили перед собой задачи истребить, например, бельгийцев — это же все нордическая раса. Им нужны наши земли как мост между рейхом и черноземьем Украины. Мы им мешаем. И они устраняют, уничтожают эту помеху. Помнишь: «Карфаген должен быть разрушен».
— Карфаген сровняли с землей. А Варшава не исчезла, она существует. История не повторяется.
— Это предсказание? Ну, Анна, ты у нас мастерица на все руки: библиотекарь, учительница, разносишь пирожные Леонтины и еще, кажется, помогаешь Адаму. Нет-нет, я не спрашиваю в чем. Но, может, для разнообразия поворожишь нам сегодня? Я слыхал, ты по руке читаешь как по нотам.