Варшавская Сирена

Аудерская Галина

Некоторое время они молча смотрели в глаза друг другу.

— Обещаю. Ни я, ни Адам…

Слабая улыбка тронула губы маршальши.

— Видишь ли… Мне хотелось бы еще увидеть вас всех. Что бы ни случилось.

Первого августа на улицах города царило такое оживленное движение, что немецкие патрули не могли не заметить куда-то спешащих мужчин с портфелями в руках, девушек на велосипедах, переполненные трамваи, рикш, покинувших свои стоянки, перевозящих, кроме людей, какие-то подозрительные свертки и мешки, но не останавливающихся по требованию прохожих. Только сборные пункты для тех, кто должен был отправиться рыть окопы, зияли пустотой: кроме нескольких фольксдойчей, туда не пришел никто.

Анна и Адам ушли из дома, как только получили через связную сигнал о наступлении часа «W». Ушли тайком, чтобы избежать прощания с пани Ренатой и прежде всего — с прабабкой, перед которой чувствовали себя виноватыми

за то, что не отвезли ее загодя в «Мальву». Впрочем, их самих ошеломило решение, принятое, видимо, лишь вечером последнего дня июля, — ведь даже Павел не верил, что акция «Буря» может охватить Варшаву. Они остановились в какой-то подворотне на Свентокшиской, куда Анна должна была явиться по тревоге, и крепко обнялись. Адам направлялся на Волю, к своему взводу на фабрике Камлера, не зная, что накануне вечером генерал Бур-Комаровский именно там решил разместить штаб восстания.

— Это может продлиться самое большее дня три. Держись, любимая!

Никто не знал, что произойдет на самом деле. В первое утро не все разосланные по городу связные смогли добраться по назначению, и некоторые боевые группы явились на сборные пункты в неполном составе, да и спрятанное в тайниках оружие не сразу туда попало. Как в сентябре, семьи внезапно оказались разделены, многие отрезаны от больных родителей, маленьких детей. Матери вышли за покупками и не смогли вернуться домой. Подростки побежали играть в футбол на пустыре, за несколько кварталов от дома, и возвращаться не захотели. Первые же выстрелы, раздавшиеся в тот день на Жолибоже, на Воле и на площади Наполеона, оторвали их от футбольного мяча, от детства и вовлекли в работу по сооружению баррикад, в схватку с немцами. Они подтаскивали мины и подкарауливали немецкие танки, двигавшиеся к площади Наполеона на помощь своим солдатам, оборонявшим почтамт, военный трибунал и школу имени Гурского, где помещался особый отдел гестапо. Почти сразу же повстанцы начали пробивать амбразуры в стенах домов, рыть подземные переходы между подвалами соседних зданий.

В пять часов улицы Ясная, Свентокшиская, Монюшко и Мазовецкая оказались под таким сильным, ураганным огнем, что Анна едва расслышала приказ «слетать» с Ясной на Свентокшискую, в здание сберкассы, чтобы узнать, находится ли уже там повстанческая радиостанция. Сберкасса была якобы захвачена еще до объявления часа «W», и в ее подвалах разместился повстанческий лазарет. В дыру, пробитую в ограде школы на углу Свентокшиской и Ясной, уже пролезли несколько девушек и какой-то пожилой бородатый человек; вдоль ограды, прячась от пуль, пробирались Новицкая со связной «Юлей». Анна бежала последней. Они благополучно миновали поворот, но дальше начиналось открытое пространство, по которому стреляли со всех сторон: с площади Малаховского, из здания ПАСТ’ы [34] на Зельной и из ползущих со стороны Маршалковской танков. Еще несколько перебежек, скачков, и наконец вот он — желанный вход в сберкассу. Только дверь почему-то закрыта, а в подворотне возле нее тесной кучкой стоят связные, Новицкая и пожилой бородач с портфелем. А перед ними — четверо вооруженных до зубов немецких солдат в кожаных шлемах. Они просто ждут в этой западне тех, кто пробегает мимо, и поочередно берут в плен. Наглухо запертая дверь свидетельствует о том, что или сведения о захвате сберкассы были ложными, или находящиеся внутри здания не знают, что происходит у главного входа.

34

В этом здании помещалась Польская акционерная телефонная компания, сокращенно — ПАСТ’а.

Новицкая пододвинулась к Анне и кивком головы обратила ее внимание на догорающий ярким пламенем танк на углу Маршалковской. Анна поняла, что, очевидно, немцы в последний момент выскочили из этого танка и спрятались в подворотне — единственном укрытии, защищающем от летящих отовсюду пуль. Один или двое из них ранены. То, что они попутно захватили пленных, было чистой случайностью. Но Анну охватила ярость: надо же было в течение пяти лет избегать провала, чтобы так глупо попасться в первые часы восстания.

Но в этот день все менялось с головокружительной быстротой, часто вопреки намеченным планам, одно непредвиденное событие сменялось другим. Одна из связных, шепнув несколько слов бородачу, завела разговор с немцами. Она объяснила танкистам, в какое скверное положение те попали: вся Свентокшиская в руках повстанцев, в каждом окне — польские снайперы. Как бы в подтверждение этих слов из нескольких окон противоположного дома грянули выстрелы. Танкисты невольно втиснулись поглубже в подворотню, и переговоры, начатые столь эффектно, стали оживленнее. Прозвучали слова о неизбежной гибели или спасении как тех, что были взяты в плен, так и тех, кто их взял. Танкисты молчали, но заметно было, что — отрезанные от своего командования — они растерялись,

чувствуют себя крайне неуверенно и не знают, как поступить в столь сложной ситуации. А тем временем бородач втолковывал им, что все дома заняты поляками, в распоряжении немцев остались только мостовые, да и те под сильным обстрелом, что лишь один из шести танков прорвался на площадь Наполеона, к почтамту. И лучше им сдаться — тогда их, как военнопленных, отправят к польскому командованию, а раны перевяжут в повстанческом лазарете, он как раз находится в здании, возле которого они так неосмотрительно укрылись.

Анна знает, что бородач все выдумывает, что ситуация внутри здания неясная. Но немцы вступают в разговор, и это уже первый успех пленных.

— Сдаться? — иронически спрашивает один из танкистов. — Кому же?

— Нам, — флегматично отвечает бородач.

— А кто вы такие? Бандиты! — возмущается танкист.

— Нет, мы — польская армия.

— Польская армия? Это кто же именно?

— Я, — спокойно отвечает бородач, показывая на свою нарукавную повязку с буквами «WP» — Войско Польское.

— Вздор! Кто гарантирует, что если мы сдадимся, то останемся в живых?

— Польская армия. Я.

Стрельба усиливается, пули из дома напротив падают возле самого подъезда, впиваясь в тротуар. Переговоры приобретают все более напряженный характер. И наконец один из раненых немцев, видимо слабея, бормочет:

— Кончайте. Я истекаю кровью.

«Истекает кровью, отказывается от борьбы», — подумала Анна и поняла, что немцы капитулируют. Но не хотят сдаваться женщинам, требуют, чтобы оружие от них принял «старик». Бородач передает свой портфель Новицкой и с невозмутимым спокойствием протягивает руку за оружием. Затаив дыхание, Анна смотрит на немцев: опустят дула пистолетов или выстрелят в «бандитов»? Вокруг свистят пули, с Маршалковской в любую минуту может подоспеть подмога. Но танкисты уже сдают представителю «польского вермахта» восьмизарядные парабеллумы, гранаты и патроны. Бородач передает трофеи женщинам, и вот уже они, а не немцы, вооружены до зубов. Затем недавние пленники отводят в штаб полковника «Монтера» первых немецких военнопленных. Буква «V» над входом в штаб кажется Анне предвестницей долгожданной победы. Она не могла знать, что в это время отбита первая атака повстанцев на здание почтамта и потеряны два решающих в этой борьбе фактора: возможность захватить немцев врасплох и установить связь с Лондоном. Немцы последние несколько часов стягивали к взбунтовавшемуся городу все резервы, а из Лондона, где ничего не знали о разыгравшихся в Варшаве событиях, передавали веселую танцевальную музыку. А в варшавских квартирах, как только прогремели первые выстрелы, были извлечены из тайников радиоприемники — люди ждали сигнала.

Чтобы выполнить поручение и узнать, где же, черт возьми, находится радиоаппаратура, Анна оторвалась от группы, эскортирующей пленных танкистов, и вернулась на Свентокшискую. Но там было только около дюжины громкоговорителей. Радиопередатчик, упакованный в большие ящики, должен был доставить «Стефан», но незадолго до часа «W» его застрелил немецкий патруль. Надо было любой ценой разыскать аппаратуру: если люди гибнут, эфир не должен безмолвствовать. Как Варшаве в сентябре нужно было слышать голос, так восставшим необходимы были приказы и сообщения. С Воли ночью дали знать, что Главный штаб командования АК не имеет связи с центральными районами. У штаба «Монтера» тоже нет связи ни с одним из подчиненных ему участков. Из-за отсутствия радиосвязи по городу курсируют с донесениями и приказами около шести тысяч связных; многие из них гибнут. На улицах, помимо регулярных немецких частей, появляются «голубятники» — немецкие снайперы, укрывающиеся на чердаках, метко поражающие цель из винтовок с оптическим прицелом. Ночью поступает сообщение, что ящики с радиоаппаратурой, которые не успел доставить в штаб «Стефан», находятся на Велькой в угловом доме, частично занятом немцами. С группой прикрытия полковника «Вольского» и отрядом «удальцов» идут девушки-санитарки и с ними Анна, которая должна сразу же вернуться и доложить, можно ли вызволить радиоаппаратуру и когда, в случае успеха, удастся переправить тяжелый груз в здание сберкассы.

Ночь. Беспорядочная стрельба не затихает, наоборот, усиливается. Часть группы блокирует Хмельную, а остальные «удальцы», выбив немцев из дома гранатами, добираются наконец до драгоценных ящиков. Ящики тяжелые, нести их надо осторожно. Моросит дождь. Часто приходится останавливаться, сворачивать в подворотни, спасаясь от пуль. Анна решает бежать в сберкассу одна, пересекает обстреливаемую Маршалковскую. Вот наконец и знакомый подъезд. Уже близок рассвет второго дня восстания, но по-прежнему нет радиосвязи не только с миром, но и с соседними районами. Анна слышит, как группам, снабженным мегафонами, отдается приказ утром пробраться куда только возможно, чтобы заменить умолкнувший эфир и утренние газеты. Боевые диверсионные группы направляются к зданию почтамта: они должны предложить засевшим там и в соседнем доме немцам сложить оружие.