Варшавская Сирена
Шрифт:
Эпопея десанта, высадившегося на среднем плацдарме, куда для присмотра за ранеными был послан Чиж, длилась три дня и закончилась гибелью почти всех защитников этого клочка побережья. Когда стало ясно, что помощь с правого берега не подойдет, что горстке бойцов предстоит сражаться с надвигающимися со всех сторон немецкими танками, осталась одна надежда: на прибытие понтонов для эвакуации уцелевших солдат. Но река оставалась пуста, только, точно подземные гейзеры, взлетали вверх фонтаны воды возле песчаных отмелей. И тогда разыгралась трагедия. Десант состоял преимущественно из силезцев, вошедших в состав польского войска во время боев на Волыни и под Люблином. Они не хотели попасть в плен, боясь не только за себя, но и за свои семьи, оставшиеся в Силезии, а значит — в рейхе. Они не умели плавать, их стихией был уголь, а не песок и вспененная вода Вислы. И произошло то, чего никто, в том числе и предвкушающие победу немцы, предвидеть
Бои на Черняковской были более долгими и не менее кровопролитными. Там сражались группы повстанцев, с самого начала дравшихся на Виляновской улице, отряды «Радослава» и солдаты девятого пехотного полка. Понтоны, плывшие от Козловского пляжа, оказались под таким же огнем немецкой артиллерии, как и плоты, отчалившие от правого берега у моста Понятовского. Они с трудом добирались до берега: за два рейса было переправлено немногим более восьмисот солдат, минометы и несколько орудий. В течение восьми дней бойцы-траугуттовцы, не привыкшие к такого рода схваткам, сражались вместе с отрядами АК и АЛ за каждый этаж уцелевшего дома, за каждую груду развалин. Ночью прилетали «кукурузники». Но окруженным огненным кольцом бойцам нужно было не оружие, а люди, крупный десант, который отбросил бы немцев и власовцев с улиц, удерживаемых польскими отрядами. Майор Латышонек утверждал, что баржи вот-вот подойдут, но тем временем немцы, врываясь в подвалы, зверски расправлялись с ранеными и санитарками. Повторялась трагедия Старого Города, но тогда еще держались повстанцы в Центре, теперь же надежда угасала с каждым днем. Олек, вышедший живым из этого ада, рассказывал, что для него все закончилось в ту минуту, когда он случайно услышал разговор командира берлинговцев с пражским берегом. Майор кричал, склонившись над телефоном:
— Понтоны! Пришлите понтоны! Как можно больше понтонов и лодок!
Выслушав ответ, он молча отдал трубку молоденькому связисту. Как только командир отошел, все набросились на паренька.
— Ты слышал ответ? Что они сказали?
Связист, полузакрыв глаза, словно вызубренный урок, повторял запекшимися губами:
— Принято. Понтонов нет, нет…
Помощи, спасения ждать было неоткуда. Варшава горела, превращалась в огромное побоище, над которым подымались и неслись к небу жалобы и стоны, теперь уже воистину последние…
Спустя много лет Анну иногда спрашивали: почему повстанцы не соединились в конце сентября с воинскими частями, стоявшими в Праге? Она отвечала вопросом на вопрос: а как они могли это сделать, если солдаты генерала Берлинга, посланные на левый берег, не сумели удержать плацдармы? Если командовавший ими майор не имел возможности организовать переправу? А его солдаты… Из тех, кто был возле моста Понятовского, кроме Чижа, хорошего пловца, обратно на правый берег переплыла только горстка солдат. С Черняковского плацдарма после восьми дней безуспешных боев с трудом были эвакуированы подразделения девятого полка, понесшие жестокий урон во время тяжелой переправы. К Жолибожу только после объявления о капитуляции и прекращения огня ночью совершенно неожиданно подплыли спасительные понтоны, забравшие остатки шестого полка и сражавшихся там бойцов Армии Людовой. Впрочем, не всех; Зигмунт Град, например, не успел вовремя на берег и вместе с поручиком «Китом» с фабрики «Пионер» пошел в плен как солдат АК, сняв нарукавную повязку АЛ. Оба они были ранены еще во время боев в Старом Городе и лишь благодаря тому, что оказались рядом с канализационным люком на Свентоярской улице, одними из первых спустились в канал. Под жолибожским виадуком немцы периодически бросали в канализационный колодец связки гранат. Под низкими сводами каналов прокатывалось эхо взрывов, и горячий воздух бил в лицо затаившимся во мраке людям. Этот канал ничем не отличался от тех, по которым вышли на Варецкую остальные отряды, или от того, по которому «Радослав» вывел свою группу с Чернякова на Мокотов. Олек и Зигмунт уцелели благодаря этим подземным тоннелям, не утонули в нечистотах благодаря помощи девушек-связных — «королев каналов». Только Адам… С этим Анна не могла примириться: почему именно Адам?
Но в последние дни боев Анна об этом еще не знала. Как и все в Центре, она продолжала себя обманывать, ждала возвращения повстанческих отрядов, не желала слушать сетования «подвального люда» на то, что из-за этой «драки» они потеряли имущество и здоровье, лишились близких, что солдаты, если хотят, пускай погибают, а у них должен быть какой-то шанс на спасение. Помощь! Где обещанная
Молодые парни, девушки-связные, санитарки, несмотря на страшную усталость, слышать не хотели этих жалоб и попреков. Им по-прежнему казалось, что конец не может быть таким, что весь мир видит огонь и дым над улицами левобережной Варшавы, а значит, должен погасить пламя и тревогу в истерзанных душах. Им казалось… да, они все еще считали, что нельзя идти на смерть, если не веришь в необходимость и смысл отчаянной борьбы. Умирать понапрасну? С этим они смириться не могли, хотя безропотно переносили многое другое: голод, бессонницу, жестокость врага, боль незаживающих ран, яростные рукопашные схватки и вынужденные отступления — от дома к дому, с этажа на этаж. Они еще верили, упрямо верили, что, сражаясь, противостоят злу, насилию, что гибнут, защищая Польшу и самый дорогой для них город. Пусть их не станет, но они должны до смерти сохранить веру в то, что не все кончено, что справедливость существует. А Варшава, свободная Варшава? Она еще есть и будет, будет!
Черняков умирал долго и в невероятных муках. Контейнеры с оружием и продовольствием, высадка на левый берег солдат генерала Берлинга пробудили надежду, но она быстро угасла. Ей на смену пришли голод, жажда и страх. Подвальные лазареты, где уже давно кончились медикаменты, превратились в темные смрадные ловушки. По ночам в небе вспыхивали ракеты, лучи прожекторов метались над рекой, обшаривали искалеченные дома, заваленные обломками дворы. Вместо звезд над побережьем подолгу висели шары осветительных ракет, потом медленно опускались на вспененную воду, на отмели и откос высокого берега. Было что-то кошмарное в безжизненности руин, над которыми весело вспыхивали ракеты.
А когда даже сюда, в самый нижний круг ада, дошла весть, что союзники признали за повстанцами права участников войны, молодой парень с окровавленным бинтом на шее расхохотался.
— Теперь, — трясся он от смеха, — именно теперь, когда меня, да и вас, уже практически нет, когда те, что еще стоят на ногах, защищают развалины. Теперь мы умрем как фронтовики. Ave Maria, gratia plena…
— Не богохульствуй! Замолчи!
— Я не богохульствую. Я молюсь. Слышите выстрелы, крики? Через минуту они войдут. Уже входят. Только бы скорее, сразу… Смилуйся, господи…
Один из раненых прижался разбитой головой к чьему-то развороченному осколком бедру. Раненая связная, захлебываясь собственной кровью, шептала:
— Мозг… он как вытекает? Очень быстро?
Немцы уже теснились у входа, кидали в подвал гранаты. Кто-то закричал, кто-то начал хрипеть…
Экскурсионный речной пароход «Сказка», не тронутый снарядами, стоял у причала. Стоял, сильно накренясь, перегруженный искалеченными, окровавленными телами. Напротив темнел уснувший правый берег, и судно казалось безопасным убежищем, последним шансом на спасение. Если его не нащупают прожекторы, проглядят немецкие патрули, занятые прочесыванием подвалов, тогда, возможно… А, ладно! Только не раздумывать. Бежать к реке и плыть, плыть на ту сторону.
Под непрерывным обстрелом девушки-санитарки вытаскивали из развалин тяжелораненых и клали на палубу. Легкораненые и здоровые ползли через широкую, вымощенную булыжником мостовую, прижимаясь к камням, когда в небе вспыхивали белые ракеты. Никто уже не верил, что с того берега приплывут лодки, но все верили в мертвый корабль. В «Сказку». Кто сможет встать у штурвала на капитанском мостике? Кто сумеет привести эту посудину в движение и заставить ее оторваться от берега? Этого никто не знал, об этом никто не думал. Просто каждый должен был доползти до палубы и свалиться вниз, на уже лежавших там повстанцев. Раненых, но еще живых. Те, кого сталкивали с трапа, падали в воду, пытались уцепиться за борт или пускались вплавь по течению, начинали тонуть, просили о помощи, о спасении. Но спасения не было — ни тем, кто оказался в воде, ни находившимся на перегруженном корабле, ни тем, кто, найдя какие-то просмоленные доски, стаскивал их в воду. Внезапно загремели выстрелы — сначала из прибрежных кустов, а затем у самого корабля. Немцы, выбегавшие из окопов и домов, приближались сплошной лавиной, расчищая себе путь гранатами.
— Руки вверх! Всем выйти!
Автоматные очереди били о борт, заглушая стоны, крики людей, падающих в воду, топот ног пытавшихся бежать вдоль берега к развалинам на засевшего там врага.
На левом берегу Вислы в красном зареве пожаров угасала жизнь. Одни навсегда закрывали глаза, других ждала неволя.
Неподвижная до самой последней минуты, со всех сторон освещенная золотистыми искрами ракет, с дымом пожаров уходила в небытие «Сказка» Вислы.
— Капитуляция? — переспросила прабабка. — Не знаю такого слова. В сентябре «Мальва» не капитулировала. Она была занята, захвачена, потому что я… Потому что ни у кого из нас тогда не было оружия.