Варяги и ворюги

Дубов Юлий Анатольевич

У него с собой пачка была, которую в Москве, в банке, выдали. Первый раз, когда к адвокату пришли, вынул ее из кармана, так адвокат чуть из кресла не выскочил, позеленел весь и залопотал что-то. Потом уже Адольф ему растолковал, что наличными в Америке только бандиты рассчитываются. А которые не бандиты, те чеки подписывают.

Потом, когда

возня с банком закончилась, ему целый пакет бумажек выдали. Одних чековых книжек три штуки. И еще много всего, и все на английском. Карточку дали, пластмассовую. Адольф объяснил, что она вроде как вместо денег. Если заплатить где-нибудь надо, типа в ресторане, даешь карточку, тебе приносят бумажку такую, слип называется, расписываешься на ней — и все дела. Но чаевые положено наличными оставлять, для чего карточку в специальный прибор надо вставить, циферки набрать, и оттуда сколько скажешь, столько и выскочит наличных. Хочешь — тыща, хочешь — десять, да хоть миллион.

Вот к этому самому моменту баба Адольфа достала Ивана со своими улыбочками. Сидит он, смотрит телик, а она придет, загородит экран и в сотый раз про сноху начинает расспрашивать. Кто такая, да откуда, да чем занимается. Сама лыбится до ушей, а глаза злющие. Вроде как Иван виноват, что сынок ее пожениться решил.

А Адольф — он ничего мужик. Когда Иван сказал ему, что в гостиницу хочет перебраться, типа попробовать самому сколько-то дней пожить для приобретения опыта самостоятельного существования, — Адольф, конечно, понял, где тут собака зарыта, покивал головой, обнял Ивана и вроде как даже прослезился.

Может, однако же, такое быть, что и показалось.

Гостиницу Иван давно присмотрел, когда гуляли по городу. «Шератон Тауэрс» называется, там, где самые небоскребы. В мраморе вся, тачки полированные подъезжают, вышибала стоит при входе, в ливрее.

Адольф его туда доставил, на регистрации рядом постоял, пожал руку и поехал по своим делам. А Иван к лифту пошел. Он идет, а за ним носильщик его шмотки тащит.

Поднялись,

короче, в номер. Носильщик вещи Ивана пристроил, свет везде зажег и стоит у двери, с ноги на ногу переминается. Понятное дело — ждет.

Иван в бумажник полез, а там только сотенные. Скормил носильщику сотенную, мелких не было. И неожиданно как-то вспомнились ему строчки песни про Ванинский порт, которую любили тянуть бичи, коротающие по котельным длинную полярную зиму. Настолько явственно вспомнились, что Иван даже пропел дребезжащим голосом:

…Сидели мы в трюме как братья,и только порой с языка-асрывались глухие проклятья…

— перехватил недоуменный взгляд гостиничного халдея, махнул ему приветливо рукой и оскалился по американскому обычаю.

Оставшись один, огляделся. Похоже, что второй раз в жизни, после того самого визита в Севастополь, сбылась его мечта о культурном отдыхе. Номер люкс. На окнах занавесочки. Завтрак в постель. Только чихнешь — сразу принесут, извольте, дескать, сэр. Телефон на тумбочке, да не один, — на второй тумбочке телефон, на письменном столе телефон, и в сортире еще один углядел, пока халдей номер показывал.

Немец повернулся к зеркалу, пригладил седые волосы, поправил подаренный Адольфом галстук. Оно, конечно, возраст виден, но не так чтобы очень. Ежели бы сейчас какая позвонила, вполне можно было бы тряхнуть стариной, как тогда, на море. Так ведь не позвонит, тут, небось, с этим строго. А впрочем, что значит строго? Если этому мордатому, который багаж подтаскивал, забашлять малость…

Посидел в номере, покурил. И двинулся в ресторан, закусить и пропустить рюмочку. За компанию и с халдеем по дороге побазарить, насчет культурного времяпрепровождения.

Но мелких не было…