Варяжская сталь: Герой. Язычник. Княжья Русь

Мазин Александр Владимирович

– Да и о сыне твоем кто тогда позаботится? Если я его в свой род не возьму, он так и останется изгоем, – вздохнул сокрушенно. – Жаль! Святославову кровь – в холопы.

– Моя вера не позволяет также и многоженства, – чуть слышно проговорила Наталия.

– Зато мои боги против не будут, – отозвался князь. – Более того, по обычаю нашему братнюю вдову за себя взять – доброе дело. Но коли хочешь зваться наложницей – воля твоя.

– Зови кем хочешь, только Блуда покарай смертью. Он князя своего предал, брата твоего. Из-за его коварства брат твой убит!

– Так хочешь

отомстить? – насмешливо сказал Владимир. – А ведь вам, христианам, месть запрещена. Знать, не очень-то ты своему богу предана. Ну это ничего. Богов много, и только один из них, ваш Христос, мстителей не жалует. Это потому, что он слаб.

Владимир вынул из поясных ножен короткий широкий кинжал в ладонь длиной с резной печаткой на рукояти.

– Видишь это железо? Когда-то оно принадлежало Роговолту Полоцкому, – сказал князь. – Роговолт резал им мясо, острил стило, метил указы. Роговолтова печать здесь была, – Владимир щелкнул ногтем по головке рукояти с княжьим трезубцем, – я ее срезал. Теперь тут моя печатка. И кинжал теперь мой. И все, что было у Роговолта, сейчас или мое, или – ничье.

Глаза великого князя – серые, иглистые. Как слежавшийся зимний снег на норвежских скалах. Наталия никогда не видела норвежских гор, но холодом ее пробрало. «Или моя, или – ничья». Ромейка умела понимать намеки.

– Сильный обидчику не простит, – произнес Владимир, играя кинжалом убитого князя. – Это хорошо, что ты месть лелеешь. Я сильных жен люблю. Сильные жены сильных сыновей родят. – Владимир уронил кинжал в ножны. – А о Блуде ты неправду говоришь. Не мужу твоему он служил, а мне. И служил хорошо. И еще послужит. Так что о смерти его даже и не думай. И охотников не ищи. Узнаю – накажу! – Он поднялся, навис над съежившейся женщиной: широкий, мощный, совсем не похожий на покойного брата. Лютый.

– Устал с тобой говорить, баба. Решай сейчас, кем ты хочешь стать: рабой или княгиней?

– Рабой не хочу, – чуть слышно проговорила Наталия.

– Вот и любо! – Владимир взял ее за локотки, поднял с лавки. Наталия попыталась спрятать заплаканное лицо, но князь не дал. Развернул к себе, поцеловал крепко, сказал: – Люба ты мне! Ох, люба! – Стиснул крепко, накрыл ягодицы широкими ладонями, сжал больно, жадно.

Пахло от князя так же крепко: конским потом, железом, похотью… Зверем пахло. Слезы катились из Натальиных глаз, но Владимир этого уже не видел: опрокинул грудью на посеченный ножами стол, задрал подол платья и исподницы, мял мягкую плоть твердыми грубыми пальцами. Хотел, видно, пробудить в ней желание, но лишь распалился сам. Насел сверху, навалился, подмял, как жеребец – кобылу, зарычал, ухнул – и отпустил. Быстро управился. Наталья подумала – всё. Ан нет. Владимир не успокоился.

– Разоблачись, – хрипло бросил он.

Наталия противиться не посмела. Развязала поясок, сняла одежку и исподнее, замерла, чувствуя себя рабыней на рынке, которую оглядывает купец.

– Хороша, – одобрил наконец Владимир, шлепнул Наталию по ягодице: не ударил – приласкал. – Оденься и иди в спаленку. Там жди.

Уже у дверей окликнул:

– Стой!

Подошел, взял двумя пальцами за подбородок:

– Ничего

мне сказать не хочешь?

– Что тебе будет угодно услышать, мой господин? – чуть слышно проговорила Наталия.

– Гордая, – похвалил князь. – И умная. Знаешь, что я своему слову хозяин. Не дрожи. Никто больше тебя не обидит. И сына твоего… Нашего. Никто… – сильнее сжал пальцы. – …Кроме меня.

Владимир отпустил Натальино лицо. На нежной коже остались красные следы.

– Иди, – велел князь. – И помни: твое счастье зависит от моего. Так что постарайся, чтобы я был счастлив. И тогда ты узнаешь, насколько я лучше моего брата. Ты поняла, княгиня?

– Поняла, – глядя в пол, прошептала Наталия.

Владимир не видел ее глаз и не мог услышать мыслей ромейки. К счастью для нее.

Глава шестая,

в которой люди решают за богов…

– Почему ты его отпустил? – Князь-воевода Артём мрачно уставился на воеводу Пежича.

Воеводы не были особо близкими друзьями, но оба варяги. Считай, братья по оружию. Не родные, но – свои.

– Я поступил по Правде, – спокойно ответил Пежич. – Сам посуди: не драться же мне с Путятой? Он ведь не нурман какой-нибудь, а наш, Полянский. Тем более виру и головное он уже заплатил.

– Путята – не варяг! – бросил Артём. – А убили варягов!

– Согласен, – не стал спорить Пежич. – Но опять же сам посуди: что они были за варяги? Одиннадцать лет Олруд служил ромеям. В Киеве меньше двух лет живет. Ты это знаешь. Твой отец сам помогал ему обустраиваться.

– Он был родичем старого Рёреха! – напомнил Артём.

– Ну так пусть Рёрех и спросит с убийц, – пожал плечами Пежич.

– А я тебя другом считал, – мрачно проговорил Артём.

– А я и есть твой друг, – спокойно сказал Пежич. – Олруда с сыном жаль, но для твоего рода, Артём Серегеич, его смерть благо.

– Думай, что говоришь, воевода!

– А ты сам посуди: первый жребий пал на твоего брата. Его князь забрал. Вроде как на себя принял. Но жертва-то Сварогу все равно нужна. Это же не твой распятый бог, которому одних лишь слов довольно. Осерчает Сварог – не будет нам на этой земле удачи.

– Сам придумал?

– Добрыня сказал.

Артём глянул исподлобья на Пежича, подумал… И кивнул.

Простил.

Пежич вздохнул шумно, заулыбался, хлопнул Артёма по плечу:

– Как женка молодая, Доброслава? Люба?

– Толкова, – ответил Артём. – С приданым своим управится.

– Как это? – удивился Пежич. – А ты что же?

– А наше дело – воинское, – спокойно ответил Артём. – Нам с тобой холопов погонять некогда. Чую я: Владимир в Киеве сидеть не будет.

– Это да, – согласился Пежич. – Как у тебя с ним?

– Обид нет, – кратко ответил Артём. – Что еще в Киеве слышно, кроме сварговых самовольств?

– Нурманы балуют. – Лоб воеводы прорезала вертикальная складка. – Людей обижают, задираются… Денег у князя требуют. За то, что посадили его на киевский стол…